ивушка
Сообщений: 1,193
Регистрация: 04.12.2006
Не в сети
|
Боргезом шли хорошим полевым галопом, а Карагач ушёл от нас как от стоячих. Движения его были плавными, точными и широкими, и видно было, что скачка для него только удовольствие и счастье, а не работа. После этого я спросила:
- Владимир Борисович, а почему Карагача нельзя на скачки отправить? Они с Машкой все первые места позанимали бы...
Тренер удивился так, что его лохматые брови встали "домиком":
- Ры-ыжая, какие скачки, он же классно прыгает!
Владимир Борисович уже тридцать девять лет конкуром занимается, ему скачки кажутся простыми как букварь и неинтересными. Тем более, что прыгал Карагач действительно здорово. Но и тут была видна его "пуля в голове". Мой Боргез тоже прыгает хорошо, прыгать любит, но не пойдёт на двухметровую стенку. Он знает, что просто не сможет прыгнуть препятствие в двести сантиметров со всадником на спине. А Карагач пошёл бы, и прыгнул бы. Разбился, но прыгнул. Он страха не знал, точно так же, как Машка. Всё-таки во время выбора, три года назад, к каждому подошёл именно тот жеребёнок, который совпадал с человеком по характеру, как совпадает своими выступами и углублениями ключ со скважиной замка.
... В тот самый день два месяца назад мы отработали лошадей и поехали шагать на верхние поля. После тренировки нельзя лошадь сразу ставить в конюшню, надо примерно полчаса вываживать её шагом, чтобы остыла, чтобы дыхание успокоилось.
Был июль, жара такая, что на опушке леса листья в трубочки посворачивались, поэтому работали мы вечером и когда выехали на поле, солнце уже стояло низко над горой и внизу, в долине, лежала сумеречная
тень. Только мы подошли к дороге, ведущей в старый сосняк, Машка повернула:
- Я тут проедусь...
Арсен завертелся в седле, вспомнил детство:
- Всё будет доказано, всё будет рассказано!
Конечно, он бы ни слова не сказал тренеру, он болтун и музыкант, но не предатель.
И, само собой, вставила слово Аня. Она делает вид, что за всех отвечает, даже когда никто ей этого не поручал:
- Ты давай недолго... Чтобы вместе вернуться...
Машка кивнула и они с Карагачем исчезли за серыми стволами. Мокрая от пота шерсть на шее и боках лошадей быстро высохла, сделавшись тусклой и жесткой. Солнечный свет из жёлтого стал оранжевым, тень от кромки леса вытянулась на половину поля. Мы отшагали своё - Машка и Кори не появлялись. Аня пробурчала:
- Наверное, сама домой поехала... Просила же как человека!
А когда мы вернулись на конюшню, дежурный конюх Витька горько сказал:
- Эх вы! Чё ж вы девку-то отпустили!
Оказалось, пятнадцать минут назад перед фермой затормозил белый "Жигуль" с прицепом, где лежали брёвна. Водитель вытащил из кабины Машку. Машка была без сознания.
Моментально возникла суета, нашли Владимира Борисовича, тётю Олю и они на "газике" увезли Машку в больницу, в Бахчисарай. А водитель белых "Жигулей" путался у всех под ногами и объяснял, как было дело. Словно извинялся. Потом незаметно сел в свой драндулет и укатил. Мы расседлали коней и собрались в конюховской. Нам было страшно и мы держались рядом, так, чтобы касаться друг друга хоть рукавом. Позвали Витьку, он с удовольствием рассказал, всё что знал, и мы по его словам представили случившееся точнее, чем он сам.
Машка и Карагач скакали по любимой дороге. Ветер шумел в длинноиглых соснах, поэтому гула мотора не услышали ни девчонка, ни жеребец. И, войдя в поворот, они вылетели прямо на белую легковушку... Любая другая лошадь шарахнулась бы в сосны. Может, смогла бы спастись, а, скорей всего, нет. Но всадника бы точно стесала о деревья.
А Карагач прыгнул. Ведь он просто создан был для того, чтобы прыгать высокие препятствия. Это был великолепный прыжок и они с Машкой почти победили. Они бы точно победили, если бы за машиной не тащился прицеп с дровами, длинными хлыстами спиленного сухостоя.
На приземлении Карагач попал в них передними ногами. Хлысты разошлись, зажав копыта. Машка и Карагач полетели через голову. Машка сильно разбилась, но осталась жива. Караковый жеребец, не знавший страха, сломал себе шею. Перепуганный водитель, ударивший по тормозам, когда на него вылетели девочка и конь, подобрал Машку, бережно уложил её на заднее сиденье и погнал машину к ферме. Все в округе знают, откуда в лесу могут появиться всадники...
- Сволочь, - сказала Аня. - Придурок! Если б он не тормозил, всё было бы в порядке.
Действительно, скорость машины плюс скорость лошади - если бы водитель не пытался остановиться, "Жигули" просто проскочили бы под Карагачем вместе с прицепом, с этими брёвнами...
Я поняла, что сейчас позорно разревусь, и выскочила из конюшни.
Идти в нашу с Машкой комнату было совершенно невозможно. И я плакала во дворе. Слонялась туда-сюда, пинала камешки, клочья соломы, пнула кучку навоза, не убранную конюхами. Забрела под навес, ударила, что было сил по мешку с песком. Машкиному мешку... Ободрала костяшки, но боли не почувствовала. Ударила ещё раз - всё равно...
Кружила, кружила, кружила по двору... Кто-то проходил мимо, но я не замечала, кто это и куда он идёт. Потом из конюшни меня позвал Арсен.
Оказывается, наши, Витька и пришедший ночной конюх скинулись, Витька смотался на мотоцикле в село, привёз самогонки и теперь надо непременно выпить за упокой конской души чистокровного Карагача и за то, чтобы у Машки всё было хорошо.
До этого случая никто из нас всерьёз не пил - Владимир Борисович следил за этим очень строго. Но пробовали, конечно, все. Нельзя жить в деревне и ни разу не попробовать вина... Может, конечно, в городе то же самое - не знаю. Потом приходилось искать жвачку или есть подгоревшие семечки, чтобы не пахло. Самогонка оказалась страшно резкой, от неё перехватывало дыхание. Витька учил нас запивать её водой, но я не запивала, мне нравилось, что она такая. Для закуски дежурный Игорь поделился варёной картошкой, которую взял себе на ужин. Мы вытаскивали картошины из банки прямо руками. Димка уже не плакал, тихонько сидел в углу, только глаза оттуда поблёскивали. Ему, конечно же, не наливали. Мы не преступники, чтоб спаивать детей.
В тот вечер я первый раз в жизни стала пьяной. И ничего страшного в этом не было, только мир вокруг меня расколося на осколки. В одном осколке был страх за Машку. В другом - острая боль, потому что Карагач нигде больше не будет скакать своим прекрасным галопом, разве что в конском раю, где всегда светит солнце и всегда трава зелёная. В третьем осколке был густо-синий вечер, яркие летние звёзды и наш молчаливый тёмный дом. В четвёртом была большая любовь. Я любила Боргеза, Машку, Владимира Борисовича, тётю Олю, Верку, Арсена, Аню и вообще всех людей на земле... Было много других осколков, я видела их одновременно, они кружились передо мной, то один то другой приближался, потом отодвигался опять, и жить было чудесно, только вот очень больно. А потом всё стало черно. Наверное, я уснула.
|