[асызгуль]

... Интересно, тётя Оля заодно с тренером, или нет? Наверное, да. Невозможно же скрывать свои планы от человека, с которым живёшь вместе, живёшь одной семьёй. Которого любишь - как человека, не как породистое животное.

Понятно теперь, почему они не жили с нами. Мы же - не люди. Мы - животные. А животные должны существовать в специальных помещениях. В курятниках. В коровниках. В конюшнях. На фермах, одним словом...

Улыбающееся тонкое лицо тёти Оли... Интересно, о чём она думала, когда так, с улыбкой, смотрела на нас? О том, какую прибыль получают её муж и Костик, потому, что мы готовим лошадей втрое быстрее, чем взрослые берейторы? О том, что, когда они продадут лошадей, без которых мы жить не можем, она сможет поселиться в столице, а не в глуши?

Она следила, чтобы мы много читали, она рассказывала нам о писателях, поэтах и художниках... Ясно, зачем. Чем больше мы будем развиты, тем более тонкие оттенки чувств сможем воспринимать. Лучше понимать лошадей. Быстрее готовить их к продаже...

Нам говорили: "Мойте руки перед едой", ведь домашние животные должны быть чистыми. - Мы слушались.

Говорили: "Учитесь" - мы учились и читали, много читали.

Работали лошадей.

Убирали дом.

Заготавливали на зиму грибы, орехи, груши, кизил, шиповник.

И всё это делали с радостью.

- Хорошие зверьки. Умные зверьки. Можно сказать, разумные зверьки.

Слёзы текли у меня по щекам, слёзы мешались с дождём.

Вдруг я почувствовала чью-то тоску, одиночество, страх...

Боргез!

Мой золотой конь!

Мой лучший друг!

Тот, который никогда не предаст.

Я попыталась побежать и на этот раз действительно побежала.

Закончился персиковый сад. В лес я вошла напролом, не отыскивая тропинку, полезла вверх по скользкому склону. Я чувствовала, где сейчас мой Боргез, как стрелка компаса чувствует север, и торопилась, чтобы сократить секунды томительного ожидания. Оступалась, скользила на палых листьях, падала, вставала снова...

Он заржал и закружил на привязи, когда услышал треск веток. Выбравшись к пещере, я увидела, что он вышел из-под укрытия, чтобы как можно раньше увидеть меня. Копытами земля с опавшими листьями была перемешана в одну сплошную массу. Он кинулся ко мне, насколько позволила верёвка. Я обняла его за шею и прижалась к нему.

Лес вокруг нас был неподвижен. Дождь постукивал по листьям - вокруг словно шептали тысячи голосов.

ГЛАВА 17

Я долго стояла, приникнув к Боргезу, и чистокровный жеребец застыл как статуя под шепчущим дождём. А потом я почувствовала, что рыжее плечо, к которому прижимаюсь щекой, - холодное-холодное, и по всему телу Боргеза то и дело пробегает крупная дрожь.

Тогда я сняла насквозь промокшую попону, как смогла, отжала и стала неуклюжим, вырывающимся из онемевших пальцев, жгутом растирать понурившего голову Борьку.

Конечно, он был создан для того, чтобы быстро скакать и высоко прыгать. И совершенно не был приспособлен ночевать под холодным дождём в октябрьском поредевшем лесу.

И я поняла, что когда строила планы скрыться на продуваемой всеми ветрами Ай-Петринской яйле, думала только о себе. Ну да, ну да! Разве может домашнее животное отвечать за тех, кто ему, животному, дорог? Разве может принимать решения? Меня вывели для того, чтобы выезжать и напрыгивать лошадей, а не для того, чтобы думать. Получать корм, приют и в благодарность за это - работать...

Если бы я увела Боргеза в горы - то поступила бы так, как меня запрограммировали поступать. И точно так же плохо пришлось бы Боргезу, если бы я попросила Олега спрятать нас в его сарае. День и ночь взаперти, в темноте, когда только через щели видно солнце и бетонированный двор - что это за жизнь?!

Ну а больше мне пойти было некуда.

Хотелось поплакать, но слёз уже не было, только капли дождя текли по щекам.

Боргез стоял, опустив голову почти к самой земле. Я присела на корточки, сняла с копыт обрывки грязных бинтов, а потом отвязала верёвку и мы пошли вниз по склону.

Жеребец приседал на задние ноги и порою съезжал как на лыжах, скользя по раскисшей земле с толстым слоем слежавшихся листьев. Я старалась держаться у его плеча и не обращала внимания на бьющие по лицу ветки, только глаза закрывала.

Когда закончился лес и замаячили впереди ровные ряды персиковых деревьев, я подвела Боргеза к большому камню на краю сада, и оттуда с трудом вскарабкалась ему на спину.

Как он обрадовался, когда понял, куда мы идём! Поднял голову, уши раковинками повернул в сторону конюшни, мне приходилось удерживать его изо всех сил, чтобы он не поскакал галопом.

Эта радость стоила принятого решения. Мы, не прячась, прошли по селу. Пусть видят нас все, кто хочет.

У "Салама" как обычно ревела гнусавая блатная песня, на крыльце клуба курили, за красными шторами "Камышинки" ритмично мигали цветные огни. Мы шли по тёмным улицам, озаряемым только светом из окон домов, шли широким скорым шагом. Мы возвращались домой.

***

Ворота на ферму ещё не заперли, но Акташа уже спустили с привязи. Он радостно подбежал ко мне, а я вспомнила, что он – убийца, и меня затошнило. Наверное, я мысленно оттолкнула его, пёс отскочил и смотрел недоуменно, жалобно... Мне стало стыдно. Он ведь такое же домашнее животное, как и я. Только вывели его не для работы с лошадьми, а для охраны, и это именно люди научили пса бесшумно прыгать на горло другим людям...

Я позвала: