[асызгуль]

- Кто отнёс?

- Он, - как и я, после всего, что узнали мы, Машка не могла называть тренера по имени, говорила "Он", выделяя это слово голосом так, что как бы говорила его с большой буквы. - Знаешь, Он сначала, когда суета началась, так неуверенно двигался, как бы боялся, что мы Его прогоним... А потом ничего, тебя вот перенёс, оживился, только что командовать не начал. Естественно, никто спать не лёг, хоть тётя Оля и говорила. Как-то получилось так, что все пошли на конюшню. Мне... мне вроде не к кому... - её голос немножко дрогнул, - а я всё равно пошла. По очереди ко всем заходила. Сразу как-то легче стало - ну, ты же знаешь, всегда так бывает, когда смотришь на лошадей. Стало казаться, что ничего страшного не случилось. То есть случилось, конечно, страшное, но это... так... не смертельно. А тётя Оля и Он долго в лесу говорили.

- В лесу?

- Ну да. Понимаешь, ни в доме, ни в конюшне, ни в сарае их не было. Потом Он, кажется, домой пошёл, а тётя Оля вернулась к нам и сказала, что не знала раньше, что нас... таким путём...

- Ага, как же, не знала!

- Нет, непохоже было, что врёт, и потом, тогда бы она не поехала к Алёхину...

- Ты что!

- Ну да, к Алёхину, главному каскадёру. Я сейчас по порядку расскажу. Короче, она сказала, что сама найдёт наших родителей, а Верка сказала, что, мол, мы со Светой всё равно уходим, мы уже договорились...

- Ничего не договорились, брешет она!

- Ну, мы же тебя не могли спросить... Аня сказала, что никуда не поедет, остаётся здесь, и знать не желает про всяких родителей, Арсен тоже сказал это, ну, ему легче, у него же никого просто нет... И утром тётя Оля поехала в Симферополь, чтобы договориться насчёт тебя и Верки...

- А тебя?!

Машка отвела глаза в угол, куда-то между занавеской и стеной:

- Понимаешь...

Мы не зря жили в одной комнате, не зря были друзьями. Я поняла всё без объяснений и слов. ОН обещал Машке, что сразу после его возвращения из Киева, они поедут по крымским конефермам, искать для неё лошадь. А потом, когда поиски завершатся удачей, нельзя будет сказать "спасибо, до свиданья!". Нечестно. Машка ни за что не поступит так.

В комнату ворвалась Верка и, не замечая, что влезла некстати, c размаху уселась на кровать рядом со мной.

- О! Проснулась наконец, Светка! Чего сидишь, собирай вещи! Я уже сложилась. Здоровый рюкзачина вышел! - тут она обратила внимание, что попала не в такт своими словами, поглядела на Машку, потом - на меня. - Ну что вы... Ой, какие вы нудные! Ещё не хватало на колени броситься: "Владимир Борисович, Константин Петрович, простите нас, пожалуйста!" Ну вас к чёрту, только настроение портите!

Так же резко, как села, она вскочила, вышла, хлопнув дверью, но сразу стали заметнее тонкие трещинки в стене у косяка.

Я посидела, потом тоже поднялась:

- Схожу посмотрю, как Борька.

Больше всего я боялась, что увижу Боргеза таким, каким он был вчера ночью - стоящим с понурой головой, опущенными в сторону ушами. Вдруг навсегда он станет печальным, слишком вдумчивым - словом, перестанет быть собой?

Ничего подобного!

Меня приветствовали радостным негромким гогоканием, меня по-дружески пихнули носом и тут же заключили шеей в прочное кольцо, прижав к рыжему плечу. Снизу на меня косил, сверкая белком, внимательный дурашливый глаз. Верхняя губа чуть-чуть подрагивала, но одновременно дружески куснуть и продолжать меня удерживать было невозможно. Я почесала коротенькую шёрстку на переносье и посоветовала:

- Хватит, дурачок...

Боргез решил, что держал меня в плену совершенно достаточно для того чтобы я поняла, какой он, жеребец, сильный, а когда отпустил, то фыркнул и отскочил в сторону, сделав вид, будто страшно боится моего несуществующего гнева. Ещё бы, я ж такая здоровенная человечина, головой до холки не достаю, я ж могу что угодно с несчастным четырёхлеткою сделать...

Послышался скребущий звук, и за решёткой, закрывающей неширокую щель между потолком и стеной соседнего денника, появились чёрные, с розовым внутри, раздувающиеся ноздри, блестящие любопытством глаза, ушки - стрелками... Баянисту стало интересно, что там у нас происходит, по какому поводу топот-грохот и фырчание. Он поднялся на задние ноги и заглядывал, задевая копытами подогнутых передних ног белённые кирпичи.

Боргез заметил это явное посягательство и кинулся на стенку, прижав уши. Баянист тут же исчез, а из его денника через кормовое окошко в наш денник просунулся Арсен:

- Светка, привет! Я - к вам. Можно?

- Давай, только не в окно! Сверзишься!

- Ну, вот ещё... - Арсен уцепился за решётку покрепче и вдруг смешно взвизгнул: - Байка! Сволочь!

Конечно, Баянист своего всадника любил. Но не ущипнуть кончиками зубов за соблазнительно торчащий из окошка зад или тощую ногу... Ах, не требуйте невозможного!

Наконец Арсен сполз головой вниз в Боргезову кормушку, перевернулся в ней и спрыгнул на пол. Между прочим, времени он затратил на это втрое больше, чем если бы просто и незамысловато воспользовался дверью. Я хотела сказать кое-что на эту тему, но почувствовала, что ему совсем не до шуток.

- Ну, что?

- Понимаешь, Светка... Такое дело....

Он стоял, привалившись спиною к кормушке, и разбрасывал ногой солому на полу. Боргез подошёл, брезгливо понюхал его одежду, пахнущую Баянистом, хотел укусить, но подумал и кусаться не стал, длинно фыркнул и отошёл. Я не мешала Арсену собираться с мыслями и наконец он спросил:

- Ты говорила... Короче, ты знаешь, где моего отца похоронили?

- Знаю.

- Ну, где?