Немецкие военнопленные в послевоенном Воронеже

[univers]

Azaka, а Слобода одна.... Я уже уточнял раньше - Бобровский район.

[Azaka]

univers, точно, уточняли. Просмотрел, - бывает. Спб.

[Игорь Леонидович]

Первый из лагерей немецких и австрийских военнопленных был организован ещё в 1914 году и располагался на улице Пеше-Стрелецкой в районе Батальона Милиции. В годы Гражданской войны там были тифозные бараки. Когда строили Акружную дорогу то при углублении грунта в районе моста от улицы Дорожной до завода РИФ было обнаружено большое захоронение. Судя по пуговицам и другой атрибутике, котору мои любопытные свертсники приносоли с территории дорожного строительства, это было кладбище немцев и австрийцев умерших в плену.
Следующим лагерем немецких военнопленных был лагерь на территории Авиционного завода, куда первые партии военнопленных стали поступать весной 1943 года. В том же году было организовно Управление лагерей военнопленных по Воронежской области. Территория области это отдельная тема, а вот в Воронеже лагеря военнолденных были на заводе СК, ВАСО, на Отрожке, в "Зоне" за Дендрарием, у Ратонды, на Кондитерской фабрике, на Электросигнале, на Солнечной, на Мясокомбинате, на заводе Калинина, на Дорожной. В 1945-1949 годах общее количество немецких военнопленных в городе Воронеж достигало 20 тысяч человек. Ох использовали в качестве рабочих команд по развалу завалов, восстановлению промышленных и гражданских обьектов, строительству жилья. Часть была откомандирована в Усманских бор для заготовки леса для строительных работ, часть привлекалась на погрузочно-разгрузочные работы по базам, складам и железной дороге. В большенстве немецкие военнопленные убыли в Германию к 1950 году. С 1950 по 1953 год в Воронеже оставалось около 3 тысяч венгерских военнопленных. Книг по этой теме нет. Потому что все сведения по личному составу и режиму находятся частично в Москве и частично в Воронежком УВД. Мне как то пришлось заниматься этой темой и при желании заинтересованных лиц мог кое что довести до сведения.

[Афанасий]

Игорь Леонидович,
Если будет не трудно, укажите в каком архиве в Москве хранятся документы и номера фондов.
Это очень интересно многим.

[Игорь Леонидович]

Когда в Воронеж приезжал бывший военнопленный унтер-офицер дивизии СС "Нидерланд" австриец Франс Геляйс, бежавший из "Мадьярского" лагеря по ул. Дорожной, то он лично мне сообщил, что хотел узнать из архивных данных по НКВД Воронежской области о том остался ли зафиксирован фвкт его побега или нет. В ходе переписки ему ответили, что документы по личному составу военнопленных были переданы из Воронежа в архив МВД СССР. Это в Москве и все вопросы ему рекомендовали задавать в информационный центр МВД России. В Воронеже сведения по лагерям военнопленых в архиве УВД на Володарского, начинаются они сведениями о создании лагерных отделений и госпиталей для следующих этапами итальянских, русынских и венгерских военнопленных по маршруту Богучар-Калач-Бутурлиновка и Давыдовка-Бобров-ст. Хреновая. Первая команда немецких военнопленных прибыла из Усмани Липецкой на ВАСО в 1943 году. В Приказах перемещение личного сомстава администрации лагерей, статистика побегов, смертности и отправки в режимные лагеря. Сведения о количестве пребывающих в Воронеж этапов немецких военнопленных из Пруссии, Польши и Германии. Нормы довольствия. организация быта. Розыск военных преступников и карателей среди прибывающих военнопленных. и т.д. общего характера на уровне НКВД СССР и НКВД по Воронежской области.

[Azaka]

Сообщение от Александр63

Azaka,
А это не на венгерском языке

Ещё с августа мучаюсь, - а на каком?

[Александр63]

Сообщение от Azaka

а на каком?

Я же написал что венгерский. Написав как бы с вопросом. по крайне мере похоже на венгерскую транскрипцию.

[Azaka]

Сообщение от Александр63

Я же написал что венгерский. Написав как бы с вопросом. по крайне мере похоже на венгерскую транскрипцию.

А! Понял. Вы только не обижайтесь, ради Бога: расставляйте запятые, выделяйте обращение, причастные - деепричастные обороты. Я примеры приводить не буду, смысл не в том, как хорошо вы знаете русский, а в том, что иногда много понапишите, а понять тяжело, - все слова в одном монолите. Спасибо.

[Александр63]

Azaka,
Понятно

[ВладимирЕлецких]

После освобождения Воронежа Анна Петровна Подкопаева работала медсестрой в городском лагере военнопленных венгров в районе нынешней улицы Космонавтов. Она рассказывала мне в телепередаче «У городской черты» об одном таком лагере. Они работа-ли на восстановлении военного городка вокруг ул. Депутатской и заводских корпусов. Умирали мадьяры в этом лагере, как рассказывала она, от старых ран, травм и болезней. Это называлось естественной убылью. Где их хоронили, она не помнила.
- Лагерь был, примерно, где сейчас находится улица Космонавтов. Это были военнопленные венгры. Потом часть из них осудили и отправили. Куда, я не знаю. А многих осудили, и они уехали на свою родину.
- А вы помните, где работали эти люди? – поинтересовался я у нее.
- Точно я объекта не помню, только знаю, что они восстанавливали в основном высокие здания. А какие улицы? Я, конечно, на объектах не была. Я работала непосредственно с ними, проводила амбулаторный прием и жила там же почти, через дорогу. Это там, где тогда находился бывший гипсовый завод. Там находился и штаб части, и все наши сотрудники.

[ВладимирЕлецких]

Инвалид Великой Отечественной войны Колычев Ни-колай Георгиевич из п. Рамонь вспоминает:
- В июле 1942 года немцы заняли часть города на правом берегу реки. С севера фронтовая линия проходила по территории сельхозинститута. Так что корпуса — главный, химический, механизации и все остальные были разрушены до основания. По иронии судьбы и наш, 297 артполк HUR (резерв главного командования) приложил лепту к его разрушению, выкуривая фрицев из их опорных пунктов.
Командир 6-й батареи (которая располагалась примерно в 3-х километрах севернее института) Иван Николаевич Трофимов пытался организовать встречу однополчан в Воронеже, но, к сожалению, его не стало. На восстановлении зданий работали пленные и мы, студенты этого института, что хорошо показано в музее этого института в экспозициях, слева при входе:
— Разрушенные корпуса,
— Восстановление.
Председатель профкома Жора Буравлев и я, секретарь комитета комсомола института. Работали на погрузке, разгрузке стройматериалов, уборке строительного му-сора…
Сельхозинститут возвратившись из эвакуации первые годы занимал здания техникума в г. Усмани.
С 1947 года часть факультетов начали занятия в 15 корпусе — правое крыло аудитории (лаборатории), левое — общежитие. А так же в подвале главного корпуса — правое крыло.
Остальное отгороженное восстанавливалось пленными. С ними мы не общались, но видели ежедневно — упитанные, веселые, нормально одетые. Мы фронтовики, видевшие в Польше, Германии, Чехословакии наших, только что освобожденных пленных — изможденные, кожа да кости, в лохмотьях. В восстанавливаемую зону часто ходили:
— Георгий Антонович Тищенко — директор института;
— Иван Константинович Бочанский — зам. по строительству;
— Иван Петрович Гудошников — секретарь партбюро института.
Мне однажды пришлось вручать букет цветов руководителю иностранной делегации, которые знакомились с работой и бытом пленных. Группа гостей и руководителей города и института подошла к памятнику погибших воинов напротив 15-го корпуса — изрешеченного пулями и осколками. Что-то говорили наши, затем стал говорить гость:
— Очень жаль, что вот эти дырки от пуль сделаны нашими румынскими солдатами…
Услышав это, моя реакция — отнести букет и поло-жить к памятнику. Но Иван Петрович строго на меня посмотрел. Пришлось букет вручить гостю. Он сразу же положил его к памятнику, поклонившись.

[ВладимирЕлецких]

Леонова Евгения Васильевна, врач:
Примерно в 1943 году я окончила Воронежский медицинский институт, так как нас выпустили досрочно без экзаменов, раздали нам справки, и так мы дальше стали жить с этими справками. Я пришла устраиваться в здравотдел в возрасте 21 года, молодым специалистом по направлению. Там я встретила знакомого, и он при-гласил в лагерь военнопленных, где нужны были врачи. Давали так хороший продуктовый паек: муку, пшено. Там я и работала там до 1949 года. Это было время потерянное для моей профессии, хотя с нами работали немецкие врачи, и они были старше нас, профессионалы. Многое от них почерпнула, работала с душой. В лагере было 6 отделений. В каждом работал врач русский и немецкий. Мы работали с ними в тесном контакте. Мне пришлось лечить больных туберкулезом и с тех пор, на протяжении пятидесяти лет я осталась преданной этой специализации. Я работала фтизиатром в течении почти 5-ти лет.
В нашем лагере побегов не было. Они боялись бежать без знания русского языка, а один владел им превосходно. Он и сбежал с товарищем, приезжал не так давно в Воронеж. Побыл он три дня и уехал. Ездили в места бывших лагерей, в районе пивзавода, работали они на объекте, который называется пилорама. Бывший завод № 16 (мехзавод).
Сколько лагерей в Воронеже было не помню. Шесть - это точно: завод им Калинина, «Электросигнал», областная больница, завод №18 и СК-2. А кроме немецких, были другие лагеря, где содержались итальянцы, румыны, венгры. Румыны выходили по утрам молиться, у них был такой порядок, а немцы стояли в сторонке и иронически хихикали. Они вместе с немцами жили. А итальянцы, по-моему, где-то на левом берегу жили, они как-то везде жили, и на заводе им. Калинина. Венгры еще жили - где ротонда, там тоже были и немцы и итальянцы… Итальянцев раньше отправляли. Стоял вопрос, что нужно их репатриировать…
В Усмани я знаю был какой-то лагерь, но они называли себя интернированными. Я как раз туда ездила. На вокзале там целый лагерь. Хулиганства не было ника-кого, мы и по ночам дежурили. Одна сидишь в зоне, в бараке. Но было не страшно. Охраны не было…
Я работала с Шик Марией Исааковной, мы с ней вместе работали вместе, у нас была переписка с господином Боппом, он приезжал сюда дважды и один раз Франц, жена которого приезжала и первый и второй раз. Мария Луиза. Типичная такая немочка, сентиментальная. А потом пригласили нас к себе. Сделал г-н Бопп бесплатно самолет и визу, и мы поехали туда. Там нас возили всюду по музеям. Но музеи плохие, не интересные для нас. Возили нас даже во Францию. Потому что город этот находится на границе с Францией. Мы там гуляли, в кафе сходили. Смотрели и знаменитый «Баден – баден»…


Выпускник ВжСУ Станислав Михайлович Корнеев, бывший суворовец, генерал-майор в отставке, рассказывает, что, несмотря на ненависть к врагу, уже тогда проявлялась жалость к военнопленным немцам. Когда колонна пленных шла строить дома на Правобережье, то суворовцы наблюдали по осени, как женщины, везшие картошку по дамбе реки на Придачу, бросали пленным картофелины, приговаривая: «Может, и моим кто подаст!» А они же, допустим, вернувшись со строительства двухэтажек на Ленинградской, прилипали к окнам суворовского училища, когда в клубе у ребят шел фильм «Девушка моей мечты».
- …Шла настоящая борьба, — мы не хотели изучать немецкий язык, считая его языком врага, так много принесшего горя на нашу землю. Дело доходило до открытых протестов. Но вот в училище для выполнения земляных работ появились военнопленные немцы. Совсем не грязные, гладко выбритые, заискивающие перед нами, они называли нас кадетами. У ребят появился интерес к общению с ними. Возникла необходимость иметь хотя бы небольшой запас слов. Мы сели за словари. Заметив появившееся у нас «усердие», и Лейцина, и Черкасская, и Жидкова (она преподавала в училище немецкий язык, сын ее учился в старшем классе. К сожалению, пробыла она в училище короткое время — эта красивая, с легкой сединой и чистыми глазами женщина), немедленно воспользовались этим. Выбиралась тема разговора, учились слова, уяснялась грамма-тика, построение предложений и после обеда мы шли на «беседу.
Будучи в спецкомандировке в Республике Куба, в результате сложившихся обстоятельств, Станиславу Корнееву пришлось самостоятельно изучать испанский язык.
Составив собственную программу, и исходя из специфики своей специальности, в сравнительно короткое время (в течение четырех месяцев) он смог в полном объеме понимать речь собеседника и вести элементарный разговор. В последующем, проходя службу в Германии и постоянно пополняя свой словарный запас (вспомнил, как нас готовили в ВжСВУ к «беседам» с военнопленными немцами), ему приходилось часто обходиться без переводчика.
Паша Сукачев (четвертый выпуск, 1951 год), будучи в Сирии, был ранен, ему грозил плен. Один из местных жителей, как потом оказалось, обучавшийся в Германии, спрятал его, оказал помощь.
Последний лагерь для военнопленных и интернированных на территории Воронежа был расформирован в 1950 году.
Многие воронежцы вспоминают, как военнопленные радовались возвращению домой. Но и Воронеж провожал бывших врагов с добрым сердцем.

[ВладимирЕлецких]

Адамов Юрий Александрович, доцент из Йошкар-Олы, жил в те дни в Маклоке. Я попросил его вспомнить о жизни военнопленных в его поселке под Воронежем. Он передал мне свои воспоминания:
- Как только Воронеж освободили от немцев, мы возвратились из эвакуации домой. Дедушка запряг в повозку нашу корову-кормилицу Малютку, посадил нас с братом на узлы и поехали мы из Студенок на Маклок. Взрослые шли пешком.
До эвакуации лес на Маклоке был заполнен солдатами, автомашинами, танками, теперь их не было… А в поселке появились новые поселенцы — военнопленные немецкой армии, разгромленной под Воронежем и взвод охраны из стариков-военнослужащих, вооруженных трехлинейными винтовками системы «Мосина».
Пленных, около полусотни, поселили в бывшем винном, дореволюционном складе — огромной землянке над крутым берегом сухого русла, когда-то глубокой реки. Охрана жила в квартирах местных жителей.
Пленными были представители разных национальностей: немцы, венгры-мадьяры, румыны. Различали их по цвету шинелей. Немцы одевали мышиного цвета, мадьяры — зеленого, остальные выветрились из памяти.
Утром подъезжал «Студебеккер», половина военнопленных отправлялась на расчистку завалов г. Воронежа. В разговорах они упоминали Чернавский мост. Работали ли они в центре города, затрудняюсь сказать.
Оставшиеся валили лес, пилили, вывозили (трелевали) на своих бывших, а теперь трофейных лошадях-тяжеловозах, с обрезанными по самую маковку хвостами, к дороге складывали в штабеля, замеряли и подсчитывали сделанное, потом грузили на автомашины «ЗиС-5», полуторки, лесхозные подводы и отправляли в Воронеж.
Основательно вырубили лес на «Кусте». Это особое место. Лес рос на озере, на зыбкой почве из отмерших растений. При сильном ветре лес раскачивался, мрачно шумел, деревья падали, выставляя вывернутые корни, облепленные травой, илом. Почва ходила ходуном, прогибалась. Внизу была бездна, заполненная илом, глубиной в несколько метров. На месте корней упавшего дерева возникали воронки. Даже лютые морозы не могли заковать воду, укрытою мхом, болотною травою. Росла здесь северная ягода клюква. Открытые, или припорошенные снегом водяные «окна» курились белесым паром.
Бревна к дороге отсюда выносили на руках. Это место местные жители именовали «Кустом». Работа здесь была не по силам женщинам — лесорубам и подросткам; здоровые мужики — военнопленные, после каждого выхода к дороге, устраивали перерывы для отдыха.
Особого снаряжения и одежды не было. Пила, топор, несколько деревянных кольев (ваг), да лошади — вот и вся механизация. Одевались с головы до ног в живописное тряпье. Тяжело было весной, тогда месили ногами «снежную кашу», пропитанную водой. Летом отсыпали насыпь ж.д. полотна под вторую колею на станции Шуберское. Раньше здесь была однопутка. Песок возили на тележках.
Жили они довольно вольготно — охрана была символической. В лесу, во время работы, их охранял часовой. На нас, мальчишек, одетых бог знает во что, скроенного и перешитого из нашего и трофейного обмундирования, пленные не обращали ни малейшего внимания. Среди них мы искали переодетого Гитлера.
Больше всего нас возмущал часовой. Мы сетовали на его беспечность. Сидит древний усач и смолит одну за другой цигарки, а пленные без надлежащего присмотра. Пытались тактично намекнуть, а тот только отмахивался: «Не убегут. Они всем своим богам молятся, чтобы вновь на фронт не попасть. Навоевались».
После работы пленные преображались: чистились, мылись, брились и свободно ходили по поселку, воз-вращаясь к определенному времени. Любили бывать на конюшне, где стояли их лошади, беседовать со стариками. Заходили в квартиры, поднимали руки вверх и выкрикивали: «Гитлер капут!» Показывали письма и фотографии из дома, вполне возможно, полученные до пленения, с кудрявыми ангелочками «киндер» и «фрау». А потом просили: «Матка: курку, яйку, млеко».
И добрейшие русские «матки», потерявшие мужей, сыновей, богатые выводком детей, и те, которым от роду было чуть больше двадцати, а они уже солдатки, отрывали от себя и детей последнее молоко, куриные яйца, картошку. Рассуждали при этом: «Может, и мой в плену, глядишь, и его пожалеют».
Возможно, от такой жалости вскоре родился белобрысый мальчик. Бабы судачили, что малый как две капли воды — вылитый папа, пленный чех, высокий, красивый, сносно говорящий по-русски.
Вдовушку, перемыв немного косточки, перестали осуждать, а скорее завидовали — будет опора в одинокой старости.
Это были здоровые, мордатые и упитанные мужики, а на вопросы стариков о специальности в армии, как один утверждали, что служили в обозе. Старики ехидно улыбались: «А кто же в Воронеже воевал?»
С точки зрения жителей, по сравнению с нами, пленные жили прекрасно: обеспечены всем необходимым — хлебом, крупой, жирами и прочим, остались живы и пусть позже, но вернутся к семьям.
У большинства наших таких перспектив не было.
Видимо, были и другие источники подпитки. Наш друг и проныра Петька Хрипунов жил невдалеке от пленных. Он снабжал их чудесным турецким табаком, который разводил его дед, сушил, резал, а Петька воровал.
По этой причине он был своим человеком у пленных. В награду, и в качестве поощрения, они угощали его диковинками, а Петька приносил нам для пробы, конечно, позволялось только лизнуть.
К примеру, американская тушенка. С ней мы были знакомы — наши танкисты угощали. Стоило потянуть за ленточку и открывалась крышка, а там умопомрачение от вкуса и запаха. Невидалью были: сушеная картошка, хлеб — какой-то особой выпечки и вкуса, сахар, порезанный на ровные кусочки. Но сразил всех Петька солью. Была она тончайшего помола, как пыль. А мы-то считали, что соль — огромная глыба, которую дают лизать лошадям, когда пригоняют очередную партию из степей и временно размещают в конюшнях. Наши дедушки откалывали куски для домашнего обихода.
Мы слюнявили пальцы, тыкали по очереди в солонку, облизывали — соль казалась слаще сахара, и все восхищались Петькой.
Пакостей, открытой ненависти к жителям со стороны пленных, не наблюдали. Правда, был случай, когда одного из них поймали в погребе, где были сосредоточены зимние припасы. Вызвали охрану и старшего пленного. Он обещал досконально разобраться.
В другой раз из сарая увели корову. В поиски включились жители, в том числе и часть пленных. В песке следы прослеживались до станции Шуберское, примерно шесть километров, потом исчезли, будто корова перелетела через железную дорогу.
Так и не выяснили, кто увел: то ли пленные, то ли наши удальцы. После возвращения с поисков автора этих строк и его брата мать отлупила огромной дубиной, так как возвратились пинкертоны далеко заполночь.
Как кажется, единства между пленными не было. Деды допытывались о причинах их разгрома под Воронежем. Объяснения были противоречивые. Немцы обвиняли союзников: итальянцев-макаронников, чересчур гордых венгров-мадьяр, кукурузников-мамалыжников румын, предателей чехов, которые не хотели воевать. Другая сторона указывала на чванство, спесь и безжалостность немцев, не жалевших союзников, посылающих их в самые гибельные места.
Разговоры велись на смеси тарабарского языка, жестикулировали руками, ногами, гримасничали. Мне кажется, что все понимали друг друга: многие деды воевали еще в первую мировую войну.
Победу ждали с нетерпением, а пришла она неожидан-но. Майским утром, на взмыленной лошади, прискакал из Сомово директор лесхоза Павлось А.О. Ударил исступленно по отрезку рельсы на телеграфном столбе у школы. Бежали и стар и мал. Арсентий Осипович по железнодорожным костылям, вбитыми в столб, поднялся повыше, снял фуражку, а она была такого же покроя как и у т. Сталина, бросил ее над толпой и крикнул: «Победа! Ура!» Столб покачнулся и завис на проводах. Принесли лестницу и сняли директора. Естественно все работы были отменены. Появилась гармошка, старики достали заветные бутылочки, запрятанные для этого случая. Раздались песни. Давно тако-го не было. Удивительным было и то, что нашу Победу радостно восприняли и пленные, а может, нам это казалось. Они тоже были среди сельчан, улыбались, жали руки старикам, женщинам и, даже нам, мальчишкам, будто мы внесли значительный вклад в победу и восклицали: «О, Рус карош! Комрад карош! Гитлер ка-пут!» Угощали их деды самогонкой, рассуждая при этом: «Не сами пошли, заставили. Их тоже дома зажда-лись». Пленные пробыли на Маклоке после Победы еще года три».

[ВладимирЕлецких]

Из рассказа А. С. Демидовой, пенсионерки из Воронежа.
Постепенно в освобожденный город возвращалось население. Город оживал. Все кто вернулся в город стали строителями. Они восстанавливали заводы, фабрики, пекарни, ВОГРЕСС, строили, а скорее приспосабливали разрушенные дома под жилье. Чаще всего это были подвалы. Счастливее были те, кто жил в частных домах. Они лучше сохранились.
На восстановлении города использовали и труд пленных. Не знаю, были ли это только немцы или и другие участники похода на Восток — итальянцы, румыны, венгры. Не знаю.
Жили пленные в районе лесохозяйственного института (ныне академия). Там был их лагерь. На работу в город их возили на машинах. Сопровождали их солдаты с автоматами и собаками. Но постепенно сняли усиленную охрану и собак. Каждую машину сопровождал один конвойный. Пленные расчищали завалы и строи-ли здания на площади им. Ленина на проспекте Революции, улице Карла Маркса.
Пока шла война воронежцы враждебно относились к пленным. Это проявлялось во взглядах, словах. Потом меньше обращали внимания. Они стали естественным добавлением к городскому пейзажу. А в 1949-50-х годах их многие уже жалели. Все, кто остался жив вернулись к семьям, мирной жизни, а они так далеко от родных! Вообще наш народ не помнит долго зла, сердоболен. И это хорошо было видно по отношению к пленным.
Может быть кто-то из воронежцев общался с ними, знал их лучше. Я всегда пыталась пройти быстрее, не смотрела на них. Всегда вспоминала зверства оккупантов, убитого зверски отца и членов штаба его партизанского отряда. Их пытали, отрубили кисти рук, затем всех скрутили колючей проволокой и так повели на расстрел.
Иногда приходилось с пленными сталкиваться в неожиданных местах. Например, в булочной, где они покупали душистые мягкие батоны по 90 коп. за штуку. Размером они были с современный батон «Воронежский» только больше по ширине.
Такая встреча произошла в августе 1950 года в булоч-ной на улице Карла Маркса, которая в доме по соседству с 17 больницей.
К прилавку подошел одетый в чистую рабочую одежду симпатичный молодой человек лет 25-ти и подал деньги продавцу — женщине лет 45-50-ти. Та, видимо, его хорошо знала и, подав ему батон, спросила, назвав при этом его по имени, когда он уезжает домой. Тот на приличном русском языке ответил, что теперь скоро. Они еще о чем-то говорили, но быстро взяв хлеб, я ушла из магазина. Думаю, что осенью 1950 года пленные уехали в Германию, так как больше их не встречала.
Со слов других я помню, что летом 1943 года пленные работали на перезахоронении немецких офицеров, похороненных в Кольцовском сквере. Они их выкапывали и на машинах вывозили из города.
Интересен эпизод из быта воронежцев того времени. Пленные откуда-то раздобыли плексиглаз и стали из него делать на продажу люстры. Подвески люстр были скручены в штопор. Были они белые, синие, красные… Люстры были маленькие и средней величины. Может быть у кого либо и до настоящего времени такое изделие хранится в чулане, как память о тех трудных днях, но проникнутых надеждой на лучшее.

[ВладимирЕлецких]

Вспоминает Лариса Ивановна Бомбина, преподаватель английского языка. ВГУ:
- Мои воспоминания о военнопленных немцах не такие уж радужные. Я была ребенком когда мы вернулись из эвакуации с мамой. Это был 1946 год. Папа еще воевал, то есть находился в рядах армии нашей освободительной. Это было на территории Австрии. Моя родная улица Степана Разина оказалась той улицей, которую мостили пленные немцы. А нам детям приходилось, так мягко сказать, контролировать. Когда их приводили с улицы Цурюпы, приводил их конвой. Конвой обращался очень по тем детским воспоминаниям вежливо, не было ни каких окриков, нам разрешали родители и взрослые просто смотреть. Ведь от Петровского сквера до Чернавского моста улица была вымощена очень красивым булыжником. А в годы войны на нашей улице осталось очень мало домов. Практически вся улица была разрушена. И булыжная мостовая была повреждена. А путь-то сами понимаете шел из Москвы на юг как раз через наш Чернавский мост. И эту мостовую нужно было сделать удобной для транспорта. И вот мы дети каждое утро в ожидании прихода немецких военнопленных собирались выстраивались и смотрели. Чувство злобы у нас родители не воспитывали, но слово «немец» имело, конечно, отрицательный оттенок и обращались мы к нашим конвоирам, конечно, хотелось есть, и мальчишки просили кусочки сахара. Наши военные в карманах держали эти кусочки сахара. Мы знали, что придет колонна. Происходило это таким образом. Улица Цурюпы не совсем перпендикулярна нашей улице, шли колонны, конечно, по мостовой, по дороге, нет, это не низ…и вот целые колонны шли, как они были одеты, мне сейчас трудно сказать, но они выглядели нормальными людьми, к ним можно было даже подойти, никаких запретов не было. Никто из взрослых нас не останавливал


Вспоминает С.Ш. Агамиров:
- Приехал я в Воронеж вместе с родителями в 1949 году, он был еще разрушен, как и в 1944. Немного был восстановлен. Восстановлена была гостиница «Воронеж», где мы поселились. Отец работал в штабе Воронежского военного округа, был он майором, мать — домохозяйка. Ходил я тогда в 28-ю школу. Потом мы сняли частную квартиру около хлебозавода №1 в конце улицы Фридриха Энгельса. Этот дом сейчас снесен, там управление дороги Москва-Воронеж. На ул. Куцыгина в Воронеже был маленький продуктовый магазин, а хлебозавод восстанавливали в 1949 и 1950 году пленные немцы. Причем это немцы, в основном эсэсовцы. То есть военные преступники, которые по суду были осуждены. Но большинство из них были уже вольноотпущенные, ходили совершенно свободно по двое по трое, и я их часто встречал в этом магазине.
Хоть и говорят, что они уехали в 1950 году из нашего города, немцев видел и в 1952 году в Воронеже, это точно.
С 1946 года жил в ГДР, и вот один из этих пленных, которые восстанавливали военнопленные наш хлебозавод, и я познакомился с ним, еще учась в 7 классе. Много лет спустя, в 1977 году я снова посетил Германию. Зашел к нему домой. Но, к сожалению, к тому времени моего воронежского знакомого уже не было в живых, но его дети меня тепло приняли, и я даже у них ночевал. Я тогда говорил свободно по-немецки, потому что в детстве жил в Германии. А позднее мне как геологу довелось работать в АО «Висмут» почти 14 лет, и у меня о немцах остались хорошие, добрые воспоминания. Я свободно говорю по-немецки, до сих пор читаю литературу. Их культура, язык и литература близки мне. Вот все, что я хотел рассказать.


Я попросил живущую в Воронеже, врача Татьяну Николаевну Русанову рассказать о тех далеких послевоенных годах:
- В восстановлении Воронежа принимали участие пленные немцы. Однажды им пришлось выполнять не совсем обычную работу, за которую никто не брался. У кадетского корпуса в 30-е годы был поставлен памятник Сталину около старого грушевого дерева. Во время боевых действий у этого памятника снарядом была снесена голова. Городские власти боялись демонтировать памятник и поручили это пленным немцам. Немцы уронили памятник, когда снимали, и вдобавок раз-били его, поэтому городская администрация тревожно ожидала каких-то репрессий. Но все обошлось. Пленные немцы использовались для восстановления разрушенных зданий. Например, железнодорожной поликлиники, общежития мединститута, улицы Мира. Жили они в развалинах бывшей областной больницы, в здании, где сейчас стоит памятник ротонда. Поражал порядок и чистота в их лагере. Кормили их хорошо. Одеты они были в свою форму без знаков различия. На работу их водили колоннами в сопровождении автоматчиков. Но это, вероятно, было не сложно, потому что бежать или нарушать порядок никто из них и не пытался. Шли они весело, строем, с песнями, позволяли себе петь «Хорст-Вессель». Если кто-то из пленных заболевал, их лечили в областной больнице, ныне больнице №3. Их лечили вместе с русскими. Врачи свой долг выполняли добросовестно, а наши раненные бывали недовольны соседством и порой возникали конфликты. Однажды, моя мама, работавшая врачом в этой больнице, спасла раненого офицера СС, которому грозила физическая расправа со стороны русских раненных… Я помню, как немцев, отправляли с вокзала на родину. Это были, вероятно, последние военнопленные – чисто выбритые и веселые строители города, разрушенного ими в войну. Они были одеты в новые бушлаты, и обуты в новые коричневые американские ботинки, на голове советские новые солдатские пилотки. Все они были хорошо одеты, в хороших штатских костюмах, у них были чемоданы, они были веселые и довольные. С зелеными рюкзаками за спиной, да с какими-то пожитками и сувенирами из Воронежа, они бодро топали на вокзал, трогательно помахивая встречным рукой.

[ВладимирЕлецких]

Известный поэт Виктор Панкратов, очевидец восстановления из руин родного города, в стихотворении «Сорок третий год» писал:

Всем досталось лиха в полной мере.
Гнезда и дома еще пусты.
Груды щебня….
А в Кольцовском сквере
кладбище – немецкие кресты…
Сейфы у разрушенной сберкассы.
Лишены коварства чушки мин.
Отпрыски арийской высшей расы
расчищают город от руин.
Мальчики
в солдатской форме пыльной!
Вам, тщедушным
повезло в войну,
что не безымянный холм могильный
искупил тотальную вину…

Виктор Федорович Панкратов знаком с военнопленными не понаслышке. В немецкие лагеря он приходил к своим сверстникам – ребятам из гитлерюгенда, чтобы выяснить их прошлое и мечты. Их сущность и идеологию. Много забылось. Но они были для подростка кем-то из другого мира. Но не успевшие побывать в боях, взятые в лагерях подготовки, эти молодые немецкие парни были прекрасно вышколены, физически развиты и спесивы. Умны? В этом тоже отказать им было нельзя. Это и было будущее Германии. Им повезло, они уцелели в той кровавой бойне. А многие лежали в воронежской земле. Как и те, что в Кольцовском сквере. Кстати, Виктор Федорович, говорит, что все могилы были там по весне разрыты и все останки захоронены в общей большой яме, в углу сквера, ближе к «Спартаку». Тогда парк имел несколько другую планировку. По утверждению Панкратова, спустя время останки были отправлены на Родину - в Германию.
Военнопленные вермахта, которые в них находились, восстанавливали наш город.


Из брошюры о Воронеже военной поры (1942 г.) немецкого журналиста Густава Штебе, хранящейся в Центральном архиве МО:
«Большое количество «Железных крестов», которыми фюрер наградил защитников этого участка фронта, большое число уничтоженных в этой битве вражеских танков и других видов уничтоженной или поврежденной техники, бесконечные поезда с пленными и списки потерь побежденных большевиков говорят убедительным языком. В этой битве потеряли жизнь и многие немецкие товарищи.
Кресты немецких солдатских могил стоят везде, где солдатский долг потребовал последней и величайшей жертвы, посреди разрушенного города, между сгоревшими фасадами и баррикадами, перед заводами, в скверах и на улицах и на берегах Дона. Многие немецкие солдаты вернулись из этой битвы ранеными.
Всем эта корреспонденция (сообщение) будет памятником павшим и раненым товарищам, и тем, кто здесь храбро сражался, и тем, кто изо дня в день под обстрелом вражеской артиллерии, под гранатами и налетами авиации защищали город и его рубежи, на которые снова и снова наступали большевики под уничтожающим огнем немецкой обороны».

А сколько их было — умерших, согнанных на восстановление в Воронеж в лагеря военнопленных, наверное, когда и где тоже учет не велся. А, может, и велся…
Где искать эти документы? В каких архивах НКВД?


Из книги Г. Гришина «Воронеж» известно число взятых в плен при освобождении города солдат армии вермахта – 65 тыс. человек (по другим данным – 75 тысяч). Многих из них оставили для восстановления разрушенного. Были здесь немцы и австрийцы 2-й немецкой армии генерал-полковника Г. Зальмута, итальянцы из итальянского Альпийского корпуса и венгры из 2-й Венгерской королевской армии генерал-полковника Г. Яни.
Генерал фон Бутлар признал: «За несколько дней русского наступления группа армий «Б» была полностью разгромлена». Ему вторит немецкий генерал Ф. Гудериан: «С этого времени немецкие войска на востоке навсегда перестали наступать…».

[ВладимирЕлецких]

Нашлись воспоминания о военнопленных и в книге «Русановы из века в век», где воспоминаниями о тех далеких годах освобождения Воронежа поделились авторы книги (А.А.Русанова):
«Первые годы после войны в Воронеже были лагеря военнопленных немцев. Они поступали в нашу больницу по «скорой помощи», и мне часто приходилось их оперировать. Первое время их всегда сопровождал и просил разрешения присутствовать на операциях врач-немец. Я всегда разрешала: была уверена в себе, ничье присутствие не мешало. Хотя он был очень неприятным. Небольшой, рыжеватый, с оттопыренными ушами. Особенно неприятны были его глаза: бледно-голубые, круглые, не пропускавшие в его мысли взгляда, задернутые, как пеленой. Смотреть ему в глаза — все равно, что на стену. Манеры его были приторно слащавы. Он отдавал мне честь, как начальнику, и склонялся в поклоне, как перед важной дамой. У операционного стола это выглядело глупо. Потом он пере-стал приходить, видно, убедившись, что никто не мучит немцев и не делает вредных операций.
Один из первых поступивших к нам немцев — длинный, рыжий эсэсовец. Его сопровождал охранник. По-страдавший был ранен на стройке. Его вскользь задела по голове упавшая рельса. Не нарушив кости, рассекла кожу в теменной области во всю ее длину. Он потерял много крови, его сразу подали на операционный стол. Я зашила рану. Перелила кровь от русской женщины, мужа или сына которой он, может быть, убил. Положили его в коридоре неподалеку от операционной, а я была в ординаторской, но какое-то беспокойство заставило выйти в коридор. Я с ужасом увидела, что вокруг его койки столпились наши раненые. Подняты костыли, кулаки, несутся ругательства. Конвоир, прижавшись в угол, кричал: «Я чех, я чех!» Я бросилась бежать к этой куче людей, сгрудившихся вокруг койки, полных ненависти к этому немцу, видевших в нем врага, в какой-то степени повинного в их ранах и увечьях. Я бежала и боялась, что раньше, чем добегу, чей-нибудь костыль опустится, и тогда я уже не смогу их остановить.
Немец, еще более бледный, чем его повязка, лежал на спине и кричал: «Люксембург, Люксембург!» Но кто там его слушал...
У одного нет ноги, другой ранен в череп — все это последствия войны. И немец этот для них враг. Все равно, из Люксембурга он или из Вены. Он вторгся в страну и дошел до Сталинграда. Еще не добежав до них, я сказала четко и раздельно: «Все по местам!» Они отступили от койки. Костыли опустились на свое место, и все разошлись по палатам. Немец продолжал орать: «Люксембург!» Чех вылез из угла и кланялся мне, оглядывая с опаской опустевший коридор, потом отправился в палату к «русским братьям» засвидетельствовать, что он вовсе не хочет отвечать за безопасность немца. Койку передвинули к ординаторской. Такие случаи бывали редко. Да и к этому немцу отношение вскоре изменилось. Вскоре уже больные и раненые делились с ним принесенной из дома едой. Можно было увидеть, как солдат из Ендовища или Курбатова корявой и не совсем чистой рукой подавал немцу облупленное яйцо со следами пальцев на белке и, показывая на его рот, говорил: «Ессен, ессен», а немец не совсем уверенно и полувопросительно отзывался: «Яволь». — «Во-во, ешь яво, не бойся!» Вообще, ели немцы с необыкновенной жадностью, хотя помимо больничного довольствия из лагеря им привозили та-кую еду, какой наши в то время не имели. Они поедали все — и лагерное, и больничное, и то, чем их угощали.
Немцы, все, как один, как только попадали на операционный стол, начинали кричать: «Наркозе, наркозе!» Столько страха было в их голосах, что слушать было противно. Наши люди не боялись местной анестезии. Как сказал Твардовский: «Немец — барин. Не привык. Русский стерпит. Он мужик». Немцам даже аппендицит делали под наркозом. У всех отростки были в солидных спайках. Дома они переносили по 3—4 приступа аппендицита. Терпели до последнего, т. к. операции в Германии стоили баснословно дорого. Они и у нас беспокоились, боялись, что с них спросят деньги, и все задавали вопрос: «Кто будет платить?» Отвечала: «Советский Союз». Профессор клиники Андрей Гаврилович Русанов, мой папа, говорил по-немецки свободно и объяснял, лечение у нас бесплатное для всех. Они поражались, что даже профессор смотрит их бесплатно.
Были немцы, стремившиеся выразить нам благодарность. Один немец подарил ординатору конфетку, которую тот не взять постеснялся, но есть не захотел и отдал кому-то из больных детей.
Немец, по мирной профессии рабочий-металлист, написал в Книгу предложений пространную благодарность. «Доктор Анна АНДРИЕННА и доктор ВАНИЯ» очень хорошо его лечили. Написал он готическим шрифтом, по-немецки, разумеется. Папа мой все перевел. Тот писал, что в Германии у него было четыре приступа аппендицита, но не было денег на операцию. Здесь он очень боялся, что советские врачи ему навредят. Но его оперировали и лечили бесплатно, и даже профессор его смотрел много раз — тоже бесплатно. На родине он никогда не смог бы показаться профессору. В самом конце он благодарил за то, что ему не припомнили здесь все, что сделала война.
Мы не испытали удовольствия от его благодарности. Ведь он так же свирепствовал и убивал наших людей, как и все они.
Я дежурила часто и оперировала много немцев. По утрам, когда я шла на работу мимо Детского парка, встречала их колонну, и порой из рядов доносилось: «Гут морген, фрау доктор». Они окликали меня с искренним расположением. Но кругом стояли развалины университета и сгоревшие коробки домов. Не было охоты отвечать на немецкие приветствия. Пусть будут довольны, что их вылечили: отросток убрали, но психология осталась враждебной. Порой, твердо шагавшие под солнцем раннего утра коричнево-зеленые ряды пленных, нахально пели «Хорст Вессель», и далеко не смирение и добродушие звучали в их голосах. Казалось, они даже не считают себя побежденными, наоборот, карты выпали счастливо, и плен освободил их от постоянной угрозы гибели раньше конца войны. Скоро на родину, а там посмотрим. «Хорст Вессель» звучал почти угрозой, и, глядя на их многочисленные ряды, я думала о том, как они бесчинствовали, убивали, разрушали. А мы их лечим. Странная вещь — врачебный долг. Даже не долг, а мышление, которое, независимо от нашей воли, стремится, прежде всего, установить диагноз, назначить лечение при этом страдании, а потом уже приходят мысли о том, кто он — немец, румын, чех... Гюго, который, кстати, не был врачом, говорил: «Если вылечишь крыло ястреба, то ты ответствен за его когти».
Но мы лечили. Это было незабываемое время, когда наш Союз был силен и велик. Победа над фашизмом привела к всемирной славе народа…»

[ВладимирЕлецких]

По данным книги «Военнопленные в СССР. 1939-1956 гг. Документы и материалы», исследователь из ВАИИ Наталья Денисова сообщает следующее: «К концу Великой Отечественной войны на территории Центрально-Черноземного региона кроме немецких военнопленных, в лагерях НКВД содержались 3519 военнопленных венгров, 279 военнопленных румын в Воронежской области…»
Добовлю от себя, что по воспоминаниям очевидцев недалеко от СХИ ДАЖЕ НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ ЖИЛИ ПЛЕННЫЕ ЯПОНЦЫ.

[ВладимирЕлецких]

Писатель из Острогожска Яков Федорович Кравченко пишет: «Рослые, известные своим трудолюбием немцы работали на совесть…».
Именно такими он их и запомнил.
Один из студентов подружился с добродушным немцем из Гамбурга Гансом Фишером.
В развитии темы есть необходимость цитирования повести, где приводится разговор студента-медика Петра Каранчева с этим немцем:
- Что, Ганс, - говорил Петя, пуская кверху
струю дыма, - небось, соскучился по дому? Я говорю: нах хауз хочешь?
Ганс кивал головой, улыбался: «я… я…».
- То-то, брат… Но на «скоро» не надейся. Пока вот это все не восстановим – и думать забудь. Вишь, сколько вы наворочали…- Петя оглянулся и пока-зал рукой в окно на обгоревшие коробки зданий, которые, как человеческие скелеты, скорбно возвышались друг над другом и пустыми глазницами окон смотрели на Ганса…».
Пишет писатель о скудном студенческом питании, когда военнопленным на обед привозили добротный борщ. И студенты с гордостью говорили, мол, пусть знают, что у нас не Освенцим!
Он также приводит драматический случай с тяжелой травмой одного из немцев, когда в его спасении принимало все студенческое братство строительной бригады.
А после окончания строительства общежития, совместный с немцами «банкет». На его организацию был использован с трудом добытый бэушный спирт из лаборатории.
Договорились с охраной, чтобы отметить это событие с немцами – и накрыли «стол».
«Когда все было готово, староста взобрался на ящик и сказал русско-немецкую речь. Звучала она примерно так:
- Дорогие товарищи-геноссы! Сегодня у нас большой праздник, айн гроссе фест. Мы закончили общежитие и добились огромных успехов (айн гроссен эрфольген). Строительство рассчитывалось на год, а мы его, так сказать, за полгода. Айн яр пополам. Это оказалось возможным благодаря помощи наших немецких товарищей унзерен дойченкамараден. Самое замечательное, самое, я бы сказал, удивительное то, что мы работали цузамен, рука об руку. Нет теперь между нами вражды, а есть только дружба, айн гроссе фройндшафт. Кто старое помянет, тому глаз вон. Выпьем же за то, чтобы мы больше никогда не воевали, а только строили. Да здравствует мир! Нет войне! По-немецки: фриден – я, криг – найн!
…Грянуло троекратное «ура!», выпили и закусили, чем бог послал…
А в конце, как водится, обменялись адресами: «Кроцбург, Вильгельмштрассе; науз нуммер… Гельмут Шредер…».

[ВладимирЕлецких]

Первый лагерь-распределитель для военнопленных на территории Воронежской области появился в начале июля 1942 года. В г. Острогожске по приказу НКВД №00155 И №00156. Как пишет историк Н. Денисова: «Для обслуживания Юго-Западного фронта, проходившего на территории нашего региона, был образован Острогожский лагерь на базе спецлагеря НКВД в г.Острогожске Воронежской области…»
Как указывает Денисова, до 1943 года лагеря НКВД номеров не имели. В первые месяцы 1943 года для приема военнопленных на территории Воронежской области разворачиваются два лагеря-распределителя: один в с.Хреновое №81 на 10 000 человек и другой в г.Новохоперске №62 для обслуживания Юго-Западного фронта.
Н. Денисова, со ссылкой на книгу «Военнопленные в СССР. 1939-1956 гг. Документы и материалы», М., 2000 г.,. пишет: «1 марта 1943 г. Л.П. Берия подписывает приказ о выводе военнопленных из лагерей и приемных пунктов прифронтовой зоны. В Центрально-Черноземном регионе эвакуации подлежали Хреновской лагерь №81 (2 400 чел.) и Новохоперский №62 (1 787 чел.). Из зоны боевых действий Воронежского и Юго-Западного фронта планировалось вывести 31 652 человека, но из-за запаздывания выхода приказа на целый месяц удалось вывести только 6 732 человека».
В этом же году в г.Боброве разворачивается резервный лагерь с расчетной вместимостью 4 000 человек. Рост числа военнопленных, остро обнажил плохую организацию их содержания. По рассказам очевидцев, к при-меру, Воронова И.З. некоторых итальянских военно-пленных, по согласованию с местными сельсоветами Бутурлиновского района, просто оставили до весны в домах местных населенных пунктов в качестве рабочей силы.
«В Боброве было размещено несколько госпиталей. Под госпиталями были заняты все школы, здание воинской части, райисполком, кожвенбольница.
Раненых привозили поездами, разгружали на площадке 210 км и размещали по госпиталям. Обслуживали их медсестры Бобровского райздравотдела.
В 1942—1943 гг. в помещениях Хреновского конного завода расположились бараки для военнопленных немцев, румын, венгров, которые проходили через Бобров десятками тысяч. Для осмотра пленных с целью выявления больных в Хреновое еженедельно выезжали врачи Бобровской больницы (из воспоминаний Т. Н. Сергеевой). Эти выезды не были безопасными, так как пленные, особенно немцы, были очень озлоблены, они были жестоки даже по отношению к своим товарищам. Заболевших они сами раздевали и выносили на мороз, где они и погибали. Зима в этот год была очень холодная. морозы доходили до 30-40 градусов. Медики старались облегчить участь заболевших, помещая их в изоляторы, раздавая лекарства».

[ВладимирЕлецких]

Какие же выводы можно сделать из собранных материалов? Попробуем их рассмотреть.
1. В России, и в частности в Воронеже, возникают определенные предпосылки к развитию процесса примирения с бывшим блоком стран гитлеровской коалиции.
2. Все это происходит в контексте усиления военно-патриотической работы в Воронеже, с уменьшением интереса молодежи к теме Великой Отечественной войны. Об этом говорит возникновение спокойного отношения местного населения, иногда даже сочувственного отношения, к перезахоронению останков вражеских солдат, находящихся на территории Воронежского края. А также некоторое переключение на изучение более «молодого» героизма – к героям-афганцам, участникам борьбы с внутренним терроризмом.
3. Проявление интереса местных краеведов к пребыванию военнопленных армии вермахта в лагерях и приемно-распределительных пунктах.
4. Изучение краеведами вновь открывшихся документов архивов НКВД и Государственного архива Воронежской области, где их изучение идет более пристрастно, исключая былой идеологический налет.
5. Появление большое количество художественной и мемуарной литературы и воспоминаний юного поколения военной поры, которые несколько философски подходят к представлению о Великой Отечественной войне, учитывая определенную личную информацию и отсутствие цензуры на подобные произведения. Эти публикации отличает переход от тотальной ненависти к оккупантам, к ноткам отеческой жалости к побежденному врагу, к осознанию примирения.
6. Устройство на Воронежской земле мест памяти и поминовения для покаявшихся бывших врагов. Это уже известные памятные знаки, кресты на массовых захоронениях (итальянцы, венгры).
7. Необходимо финансирование создания карты-схемы захоронений солдат и офицеров армий вермахта с помощью местных краеведов. Нельзя упустить время, так все меньше очевидцев.
8. Возникает идея проведения массированной компании в СМИ по сглаживанию последних рецидивов ненависти, ничуть не умаляя подвига Советской армии по разгрому фашизма в 1941-1945 гг.

[ВладимирЕлецких]

А это из интервью со мной, практически не обработанные.
— меня зовут Берхард Циммерманн. Мне 81 год. Я провел в Воронеже в качестве военнопленного 3 года. Но я здесь был не во время войны, то есть в Воронеже я ничего не разрушил. Во время войны я не был на территории Советского Союза. Мне повезло, потому что у меня была такая профессия, которая спасла меня от последствий войны. Мой отец был крестьянином, хозяйство было небольшим, так, что только один сын мог остаться помогать отцу, это был мой старший брат. В 35 году я окончил школу, год у меня не было работы и учиться я тогда тоже не мог. Ситуация была в какой-то мере похожей на сегодняшнюю ситуацию в Германии. Высокая безработица и не было мест для профессионального обучения. Год спустя мне удалось получить место ученика слесаря и то, только потому, что мой отец договорился, что в течении трех лет я не буду получать зарплату. Но и на таких условиях я должен был согласиться, чтобы иметь работу и иметь будущее. В 39 году, когда закончилось время моего обучения, это было время второй мировой войны. Я попал в Бранденбург авиационным слесарем. Я там работал до 1942 года в качестве слесаря. Затем я был мобилизован солдатом. И до 45 года я работал на различных аэродромах по своей же специальности. 2 мая при капитуляции в Берлине я попал в Советский плен, в течении трех недель мы проделали марш пешком до города Ландсберг. Это польская территория. Оттуда я в августе 1945 года попал в Познань, а уже оттуда в лагерь на Урале. Там были очень тяжелые работы. Мы работали в лесу. Морозы доходили до 40***186;С. В апреле 1946 года я попал в специальный госпиталь Мошка на Каме. А оттуда в мае 1946 попал в Воронеж. Город был очень сильно разрушен и поначалу мы помогали разбирать завалы, руины. Кроме того мы помогали в строительных работах, возводили новые дома, а потом я попал в специальную бригаду. Все работали по металлу, я работал слесарем, там были также сварщики, кузнецы. В этой бригаде я работал до января 1949 года. Наша основная работа, вы уже поняли, была по восстановления мостозавода, то есть предприятия по строительству мостов. Каждое утро три грузовика нас забирали, мы были три бригады, две транспортные и одна специалистов. Наша бригада состояла из 20 военнопленных, мы работали только с железными плитами, мы их сваривали для конструкций мостов. У нас был очень большой авторитет, как у лагерного начальства, так и у начальства на заводе, на предприятии. Мы качественно очень работали, выполняли норму на 130%. В 1947 году была денежная реформа, после этого мы стали получать немного денег. У нас появилась возможность к тому небольшому рациону купить еще хлеба или кефир. А мне удалось еще сэкономить денег и сшить себе костюм. Здесь задавался вопрос по поводу того умирали ли люди. Мы все смертны и люди умирают. Особенно люди умирают на войне. Особенно во второй мировой войне, виной чему был фашизм. В первом лагере на Урале, там у нас было очень много больных. Солдаты обмороженные из под Сталинграда. И там, к сожалению, не было врачей которые бы нас лечили. Много военнопленных там умирало. Я знаю, что в Воронеже ситуация была совсем иной. Нас регулярно кормили, три раза в день суп, три раза в день… в Воронеже мы не голодали, конечно, люди умирали. Были и военнопленные которые вели себя неразумно, возможно, они хотели раньше попасть домой. Некоторые на хлеб меняли соль, сосали ее, чтобы потом врачи отправили их домой, признали нетрудоспособными. Это имело плачевные последствия. Они действительно заболели и умерли. Я могу сказать, что в Воронеже было хорошее медицинское обслуживание в течении трех лет, я могу это подтвердить. К нам хорошо относились охранники. Я сам на себе не прочувствовал, потому что не болел. Из Воронежа еще я попал в лагерь под Ригой, где я провел еще полгода. Там была антифашистская школа. Я был в том лагере, который сейчас называют ротондой, я там провел 3 года. У нас тут был антифашистский комитет, я был его сотрудником и в июле 1949 года я вернулся домой. После освобождения из плена я много работал в духе германо-советской дружбы. У нас существовало общество германо-советской дружбы. Я три года работал в этом обществе. Я был подлинным другом Советского Союза. Искренним другом. Все три года у нас были очень хорошие отношения с рабочими на маслозаводе в Воронеже. И эта дружба, она нашла свое продолжение в период моей деятельности после освобождения. Я часто проводил отпуск в Советском Союзе. Около 5 раз в Москве, в Ленинграде, в Сочи, Сталинграде, Сухуми. В Ростове, Минске, Кисловодске, Киеве. Я также бывал в гостях у советских политработников с которыми я познакомился. Я очень сожалею, что сегодня у нас нет таких отношений, таких контактов, которые были до объединения Германии. Я хотел бы в заключении поблагодарить за проявленный интерес, и пожелать молодому поколению, чтобы им не пришлось пережить то, что я пережил в своей молодости. Большое спасибо!

[ВладимирЕлецких]

Меня зовут Гюнтер Венцен. Я 27 года рождения. Профессия моя была связана с торговлей, коммерцией. С 41 по 44 год я как раз обучался профессии и за тем вплоть до того как я был мобилизован на работы в ….. а потом и мобилизован в Вермахт в январе 1945 года. Я работал на этом же предприятии экспедитором. В тот год когда Гитлер пришел к власти мне было 6 лет и я пошел в школу. У вас это тот возраст когда детей принимали в октябрята. Вы можете вспомнить о том как проходило воспитание октябрят и пионеров, а я в 37 году стал членом Гитлерюгента. Я родился во Бродславе и там же я попал в плен 6 мая в процессе капитуляции, на 4 дня позже, чем мой друг. Сначала путь в плену привел меня на одно из предприятий. Там размещались…наша задача была в том чтобы это предприятие демонтировать. На нем выпускалось вооружение для Гитлеровской армии. Политические интересы требовали того, чтобы демонтаж прошел очень быстро, поскольку эта территория должна была отойти к Польше. Таким образом до августа все, что могло стать военным трофеем для Советского Союза должно было быть вывезено, а то что осталось, вероятно, перешло в собственность польского государства. Наша задача заключалась в том, чтобы мы размонтировали огромные средства производства, в частности, трансформаторы. А также большие разобранные слесарные станки для пушек. Не было необходимого оборудования, зачастую не использовались краны, тащили лошадьми, затаскивали в вагоны. Я сомневаюсь, чтобы эти демонтированные части могли использоваться здесь, зачастую они доходили уже в поврежденном состоянии. 6 августа 1945 года, спустя 3 месяца после окончания войны нам сказали… подойдет поезд и мы поедем на запад, но мы ехали на восток. В конце августа мы оказались в Воронеже. Мое пребывание здесь можно разделить на три этапа. Эти три этапа соответствуют пребыванию в трех лагерях. Наш первый лагерь находился поблизости от авиационного завода. Я хочу сказать, что у меня не было специальной профессии, нас использовали на всякого рода черных работах. В частности, мы занимались тем, что распаковывали части авиационных моторов, алюминиевые листы, которые поступали из Германии, полировали их, чтобы они могли использоваться в самолетостроении. Я работал на левом берегу. В отличии от русского ЗИЛа который подвергался реставрации, там мало что можно было использовать….в 46 году этот лагерь либо полностью ликвидировали, либо сократили количество пленных. Я был переведен в лагерь №2. Он тоже располагался на левом берегу. Если ехать по этой улице, которая как бы поднимается, это была единственная улица тогда, на другой стороне большое здание. Из бетонной руины там сделали временное жилье для военнопленных. Возможно это было какое-то текстильное предприятие. Там было по моим данным около 1200 военнопленных. Их делили на команды. Они отправлялись на различные стройки города. Нам меньше повезло, нас не возили на работу. Мы каждый день ходили с левого берега по Сакко и Ванцетти к проспекту. Сам я работал в различных командах. Это как бы не было для меня трудно. Я мог многому научиться. Я помогал класть печи, был плотником. Большие помещения делились на малые, там возводились стены. Я работал также на фабрике №8 там меня пытались научить токарному делу. Проспект Революции, потом направо, и по левой стороне там находилась фабрика, которая производила эти шлаковые конструкции. Наша задача заключалась в том чтобы производить эти блоки и таким образом способствовать более быстрому возведению жилого фонда. Сначала там был один пресс, а наша задача была в том, чтобы смонтировать еще 2 пресса. Для меня это было интересно, я смог наблюдать как возводится фундамент. На этом предприятии стояли печи, они не функционировали и мы в них спали, для того чтобы сэкономить себе путь по полтора часа утром и вечером. Эта работа помогла мне, я потом смог построить себе дачу. Третий период моего пребывания в плену связан с заболеванием. Я заболел воспалением легких и ЛОР заболеванием. Сначала я попал в маленький лазарет лагеря №2. То что рассказывала доктор Леонова о своей работе, я видел как помогали русские доктора тяжело больным и делали все чтобы они оставались в живых. Они делали все, я свидетель этого. Кроме того, это тоже я могу подтвердить, что среди военнопленных были те, кто стремился добиться скорейшего отправления домой, пили настой табака, чтобы имитировать желтуху. Или соль сосали, появлялась водянка. Их было немного. Зимой 46 года я сам принимал участие в подготовке одной братской могилы. 500-800 метров от лагеря. Мы рыли их киркой с большим трудом. Земля была мерзлая. Таких могил было несколько. Скорее всего найти их сегодня уже нет возможности. По этой улице еще пройти километр находилась церковь. Когда мы проезжали в поезде, я пытался увидеть эту церковь но мне этого не удалось. Может быть у нас будет возможность поехать туда. Я хотел бы вернуться к тому моменту, как меня лечили от воспаления легких и плеврита. Благодаря врачу, женщине которая там работала, это было женщина более старшего возраста, старше меня, а так же благодаря немецкому врачу воду удалось отсосать и потом в поликлинике №2 у меня был диагностирован туберкулез. Врачам приходилось очень нелегко. Третий период связан с тем, что меня перевели к ротонде где нас разместили. Для нас это имело преимущество. Нам не нужно было ходить на проверки и построения и осенью 47 года…пошли такие разговоры, слухи что скоро будет эшелон домой. Они основывались на том, что готовились сухари, резервы откладывались, проводили медицинские исследования. осмотры должны были выявить тех людей, которые поедут домой. В декабре 47 года…. Сдавайте матрасы, постройтесь… этот период между Рождеством и Новым годом мы провели в поезде. 31 декабря утром в 9 часов я приехал в Ризу. Там я увидел своего отца. В плену я писал письма. Я нашел родителей. Последний день 47 года был днем который я снова и снова вспоминаю. Небольшое замечание по поводу питания. В лагере №2 где я был было небольшое помещение где жили фашистские офицеры. В соответствии с международными договорами, вполне возможно, что этот рацион предназначался для этой категории пленных. Простые военнопленные, их питание зависело от того как они работали. От выполнения нормы. Утром 100-120 грамм хлеба. Было такое помещение в лагере, где хлеб выдавали. Ослабленные военнопленные резали и взвешивали этот хлеб. Вечерний рацион зависел от того какую норму пленный выполнил за день. Если поработал хорошо, как считал начальник на строительстве, тогда этот военнопленный получал 270 грамм. Если начальник считал что он поработал недостаточно хорошо, тогда 240-200-170 грамм. Очень тщательно следили за тем чтобы корочка не всегда доставалась одному и тому же. Один человек приносил этот хлеб.
— Была ли у вас какая то дружба?
— Да, между военнопленными была дружба, но она была недолгой. В Германии не было возможности контакта. Даже переписка не могла вестись с западом. Я переписываюсь со строителем инженером из Кельна. Он тоже был в Воронеже. В 47-46 году он попал в Донбасс на шахты. Мы звоним друг другу. Поздравляем друг друга с днем рождения. У меня есть и другие адреса, но контакты замерзли.
— Столько лет не видеть родных, близких, к вам доходила какая-то информация?
— Мои бабушка и дедушка по материнской линии жили в Силезии. Мои родители были переселены я не мог поначалу их найти.
— Существует ли сейчас …..
— Этого общества как такового не существует, оно было распущено как и многие организации ГДР. Я в свое время получил награду за работу в этом обществе. Я горжусь этими наградами, но сегодня не могу носить их, это запрещено.
— …………
— у меня в лагере не было знакомых сред офицеров вермахта, в лагере №2 их было не больше 40 человек. Там не было офицеров которые были бы в тех же войсках что и я. Там не было эсэсовцев. Обследования здоровья которые проводились в лагерях, нужно было поднять руки вверх, у эсэсовцев там была татуировка группы крови на верхней части руки. Таким образом не был выявлен ни один эсэсовец. Кто пережил капитуляцию, в этот период были офицеры вермахта которые доставали себе верхнюю одежду, возможно, что некоторые из них все же попадали в плен под другими именами. Я не исключаю, что такое было. Интерес Советского Союза был оправдан. Выявить преступников, чтобы они были осуждены. Не могу судить о том что процедура была политически корректной.
— ….
— Это был первый лагерь в лесу на Урале. Заболоченная местность. И маленькая деревня с мельницей. В этот лагерь попадали уже больными. Питание очень плохое, тяжелая работа в лесу. При 30 градусах еще можно было работать, норматив понизили до 40 градусов…..

[ВладимирЕлецких]

. Первый лагерь появился в начале июля 1942 года в Острогожске. В начале 1943 года были проведены ряд наступательных операций которые развивали и закрепляли успех Красной армии. В ходе Острогожско-Россошанской наступательной операции в плен попало около 90 тысяч солдат противника. В конце 1942 начале 1943 годов количество военнопленных увеличилось. Руководством НКВД был издан приказ 00689 от 9.11.43 г. о расширении существующей сети и строительстве новых лагерей для военнопленных и спецконтингента. В соответствии с этим приказом на территории Воронежской области предполагалось обустроить лагерь №62 и построить новый лагерь Усманский для военнопленных рядового состава. По проекту вместимость должна была составить 4000 человек. Окончание строительных работ намечалось на 1 июля 1943 года. Но в связи с тем притоком военнопленных в начале 43 года в спешном порядке создавались лагеря на скорую руку, что приводило к смертности военнопленных. Пытаясь сократить смертность Берия к 1 марта 43 года подписал приказ о выводе военнопленных из лагерей в пункты прифронтовой зоны. Из Воронежской области эвакуации подлежали Новохоперский лагерь №62 и Хреновской лагерь №81. Также эвакуации подлежала часть военнопленных направляющаяся в эти лагеря из зоны боевых действий. Всего планировалось вывезти 31652 человека, но в итоге удалось эвакуировать 6732 человека. Несмотря на принимаемые меры советским руководством смертность по прежнему оставалась высокой. По сводкам НКВД к 15 апреля 43 года умерло 99949 человек. В том числе в Хреновском лагере №81 13796 человек, 6 апреля 43 года был ликвидирован лагерь №56 в Тамбовской области и Хреновской лагерь №81. В связи с продвижением линии фронта на запад 26 сентября 43 года приказом 001575 НКВД СССР «Об организации новых приемно-пересылочных лагерей» создавалось 5 новых лагерей для обслуживания западного, центрального, Воронежского фронтов. Новохоперский лагерь №62, Усманский №82 вычеркивались из списка фронтовых приемно-пересылочных и преобразовывались в стационарные. В дальнейшем на территории Воронежа и Воронежской области была развернута сеть лагерей. Это №169, Усманский №95, Воронежский №82. Последний лагерь был расформирован в 1950 году. После освобождения Воронежа в январе 1943 года начинается учет разрушений произведенных войной. В справке областного управления промышленности и стройматериалов о состоянии города Воронежа в частности сообщалось: Авиационный завод — сгорели 7 цехов, один ангар, три цеха разрушены бомбардировкой, сгорел главный корпус завода управления, остальные цеха сохранились. При ремонте завод может приступить к ремонту самолетов. В соответствии с постановлением СНК СССР предполагавшим восстановление 15 крупнейших городов Советского Союза пострадавших от немецкой оккупации от 1 ноября 1945 года № 2722 и приказа НКХ от 14 ноября 45 года № 653 и решения исполнительного комитета Воронежского городского совета депутатов и трудящихся от 29 ноября этого же года №4030 был организован Воронежский жилкомунстройтрест задачей которого являлось восстановление жилищно-коммунального хозяйства. Трест был организован с 1 декабря 45 года. Возникают трудности при использовании труда военнопленных. Так, в докладной записке о положении треста от 15 января1946 года сообщалось: «Для получения военнопленных в количестве 200 человек трест не имеет возможности на протяжении 10 дней выполнить условия лагеря по оборудованию общежития военнопленных. Необходимо предоставить лагерю соломы 5 тонн для набивки матрасов, досок для устройства нар, 2 машины. Если в течении трех дней нами не будут выполнены данные условия то военнопленные будут переданы другим организациям и мы останемся без рабочей силы». Несмотря на эти трудности трестом были получены военнопленные для ведения работ. На 1 марта 46 года трестом использовалось 100 военнопленных. 1 апреля 46 года 166. Они использовались не только для восстановления разрушенных зданий, жилых помещений, но и направлялись на другие работы. В июле 46 года для усиления работ по лесозаготовкам было 32 лесоруба из военнопленных. Всего немецких военнопленных на территории Воронежской области по состоянию на 20 февраля 46 года было 10920 человек. Например, 2100 человек работали на восстановлении авиационного завода, на заводе им. Калинина 600 военнопленных. В управлении военно-строительных работ 1800 человек. В соответствии с приказом МВД СССР №001078 от 15 октября 1947 года 100000 больных и нетрудоспособных военнопленных отправлялись на родину. Из Воронежской области репатриации подлежало 700 военнопленных. В связи с этим заводы проводили собрания посвященные бдительности и сохранению государственной тайны. Подобного рода закрытое партийное собрание состоялось и на авиазаводе г. Воронежа 27 ноября 1947 года. Начальник транспортного отдела Антонов заявил на собрании: «Говоря о революционной бдительности мы можем сказать о том, что к нам на завод приходят пленные немцы, которые рано или поздно уедут в Германию. Они знают все данные о нашем заводе. Я предлагаю, чтобы пленных немцев к нам на завод не пускать». Но директивой МВД СССР №198 о снятии военнопленных с работ на военно-стратегических объектах продукция которых представляет собой государственную тайну от 22 ноября 1947 года эта проблема решалась. Военнопленных работающих на подобных объектах просто снимали с работы. Но сухие строки документов не в состоянии показать того, что же происходило с военнопленными на территории Советского Союза. При встрече военнопленных и советских граждан начинали постепенно разрушаться барьеры ненависти и неприятия навязанных войной.

[ВладимирЕлецких]

Изучение лагерной жизни еще далеко не завершено и предстоит ответить на многие вопросы, освещающие пребывание военнопленных в Воронежской области и в СССР в целом. Что касается причины гибели военнопленных, они общие для всего Советского Союза, поскольку 43 год, крупные успехи советских войск на фронте, массовый приток военнопленных, сама страна была не готова к такому притоку, нужно было организовывать лагеря, а в максимально сжатые сроки это невозможно было сделать. Например, я читал такой документ, это уже в Курской области, полковнику был дан приказ в течении 12 суток организовать лагерь. Это нереально. Чтобы наладить медицинскую помощь, чтобы наладить питание… тем более в условиях войны. Например медицинское обслуживание, оборудование поступало к нам из Америки для госпиталей. Плюс многие военнопленные, 70% имели дистрофию 1 и 2 степени, многие имели обморожения, питались 25 грамм хлеба, водка и 4 сигареты в день. По несколько дней вообще оставались без еды. ……..не было таких….были расстрелы, но они проводились по инициативе отдельных людей, например, убили у него друга, он отвел в сторону и расстрелял. Случались расстрелы самовольные, военнопленных нужно было отвезти, а для этого нужно было сопровождение, 20-30 человек из роты. В условиях, когда важен был каждый солдат, от них избавлялись. Нередко они гибли от рук самих же немецких солдат. Подвергались бомбардировке эшелоны с военнопленными. Есть такие примеры. Что касается источника — доклад…. «Военнопленные в СССР». Использованы три фонда, №3 — фонд истории КПСС, №2571 — фонд авиационного завода, №849 — докладные записки уполномоченных…. Воронежской области….. Встречался я с тем человеком который видел военнопленных, рассказал интересный случай. Ему было лет 16, он поступил в ремесленное училище. К нему подошел немец и дал ему щелбан. Он обиделся и решил ему отомстить. Немцы догадались и он стал ходить не с краю колонны, а в центре. Этот человек постоянно его выследил. Тот уже забыл. Он взял кирпич и кирпичом ему по спине ударил.
Работали по изучению ситуации с военнопленными в лагерях в Государственном архиве Российской Федерации, в архиве внешней политики РФ, в российском государственном архиве социально-политической истории, бывшем партийном архиве, в центральном архиве министерства обороны РФ в г. Подольске и открытием для меня очень приятным и очень интересным был архив Российской академии наук. Во всех этих архивах можно найти один и тот же документ в оригинале или в копии, и это соответствует определенному параллелизму в работе советской военной администрации в Германии. Это характеризует некоторую хаотичность тех органов советских, которые в Германии работали, хаотичность систематизации документации. По той ситуации которая называется доступность есть еще одна специфика которая на мой взгляд является занимательной. Некоторые фонды закрыты, содержат документы, вы знаете по описи, что есть в этом фонде, какие-то документы могут привлечь ваш интерес, вы получите отказ, вам их не дадут. Но вы потом найдете их в открытых фондах. Можно выявить определенную закономерность, они стала мне особенно очевидной в архиве Российской академии наук, очень интересный архив, который недостаточно хорошо исследован. Документы которые выдаются из фондов например Представительства Академии наук СССР в Берлине находятся в совершенно свободном доступе в фондах географического характера в фондах глав представительства Академии наук. В фонде Кулюбакина и в фонде Костикова. Эти два фонда невероятно интересны.

[Александр63]

Сообщение от ВладимирЕлецких

Хоть и говорят, что они уехали в 1950 году из нашего города, немцев видел и в 1952 году в Воронеже, это точно.

Да. Я тоже помню что в 52 году они были.

[Витя]

В Вестнике ВГАУ (Выпуск 4(23)/2009) опубликована статья:

ИТАЛЬЯНСКИЕ ВОЕННОПЛЕННЫЕ В СОВЕТСКИХ ЛАГЕРЯХ: 1942-1946 гг.
Мария Тереза Джусти, профессор факультета социальных наук
Исследовательский университет «Габриеле Д’Аннунцио» (г. Киети, Италия)

В т.ч. рассматривается лагерь Хреновое Воронежской области.

Скачать можно здесь

[Sigurd]

Сообщение от Витя

Ещё один лагерь был в районе ЛТИ за дендрарием

на месте нынешней столовой ВГЛТА. Там далее есть дом назывался ВОХРой. Я там жил до 1981 года- потом расселили. В послевоенное время там была комендатура охраны и карцер

[Locall]

Интересная статья когда то появилась в газете "Берег"

Один из советских бойцов, вошедших в освобожденный город, вспоминал: «Мы двигались по проспекту Революции. И не встретили ни одной живой души… Город был мертв. Всюду горы развалин и черные остовы домов… Так мы прошли на запад по безжизненному городу».

Наступательная операция гитлеровцев на воронежском направлении началась ночью 28 июня 1942 года. 7 июля немцы оккупировали западную часть города. Битва с захватчиками длилась 212 дней. Враг так и не смог захватить весь город. Однако за те несколько меяцев, что продолжались бои, в Воронеже было разрушено 18 тысяч домов – 92% всех жилых зданий! А кроме них – заводы, школы, больницы…

Однако уже к началу пятидесятых годов – невероятно быстро! – город удалось восстановить. Свой вклад в это экономическое чудо внесли и те, кто несколько месяцев осыпал Воронеж снарядами и сеял на его улицах разрушение и смерть. За лопаты взялись вчерашние враги – немцы, венгры, румыны. Сегодня об их пребывании в нашем городе напоминают небольшие двухэтажные дома. Они построены из кирпича и дерева, и в них до сих пор живут люди.

Все на стройку

В 1946 году в Воронеж стали массово прибывать пленные. В основном немцев привозили из Литвы, Латвии, Эстонии, Польши. Встречались среди них и те, кто когда-то работал в лагерях на Урале. Вот где был настоящий ад – люди заготавливали лес в сорокаградусный мороз. Многие из них умирали от переохлаждения и обморожения. Поэтому перевод в Центральную часть России воспринимался пленными как подарок судьбы.

Участие в восстановлении Воронежа принимали и итальянцы Альпийского корпуса, венгры из 2-й Венгерской королевской армии, румыны и даже японцы. По крайней мере, о присутствии последних уверенно говорит краевед Владимир Елецких. По его данным, в 1946 году в Воронеже насчитывалось около 20 тысяч пленных. Считается, что к 1950 году все уехали домой. Однако по некоторым свидетельствам, немцев и венгров можно было встретить на городских улицах вплоть до 1953 года.

В Воронеже было несколько лагерей для военнопленных. Базировались они преимущественно на заводах ВАСО, Калинина, СК, «Электросигнал», в Отрожке, на территории Дендрария и областной больницы. Пленные были задействованы в строительстве наиболее важных объектов. Например, восстанавливали мостозавод, завод СК, авиационный. Немцы, венгры и румыны возводили жилые дома на ул.Республиканской, Советской, Электросигнальной, Ленинградской, Леваневского, Кольцовской, Ворошилова, Чапаева, Пирогова, Конструкторов. (В 70-х годах некоторые дома были снесены, а на их месте появились новые.) У всех жилых домов был одинаковый архитектурный рисунок, похожее расположение комнат. Они напоминали общежитие: на двух этажах размещались по 20-30 комнат общей площадью 15-20 кв.м каждая, один душ и туалеты – мужской и женский. Но и этому воронежцы были рады. Работали немцы и в центре города – на площади Ленина, проспекте Революции, ул.Карла Маркса. Владимир Елецких приводит воспоминания военнопленного Гюнтера Венцена:

– Я работал на фабрике по производству шлаковых конструкций (находилась неподалеку от проспекта Революции). Там меня учили и токарному делу. Мы изготавливали блоки, благодаря которым увеличивались темпы строительства и восстановления жилья. На фабрике работал один пресс, мы сделали еще два. Мне это было интересно, я мог наблюдать, как возводится фундамент. На предприятии были нерабочие печи, и мы в них спали, экономили время на дороге – по полтора часа утром и вечером. Благодаря полученным навыкам дома я смог построить себе дачу.

Щи да каша, плюс конфета

Питались те военнопленные по сравнению с нашими, русскими, неплохо. Трижды в день. на обед – борщ, тушенка, каши. С 1947 года руководство страны стало платить им зарплату, так что бывшим офицерам не приходилось довольствоваться только лишь казенными щами, они могли покупать, что хотели – например, сладости.

Юрий Александрович Адамов рассказывает о том периоде:

– Мой друг проныра Петька Хрипунов жил неподалеку от пленных. Он снабжал их чудес*ным табаком, который разводил его дед. Тот сушил, резал, а Петька воровал табачок и сбывал немцам, и по этой причине был у них своим человеком. В награду они угощали его диковинками, а Петька кое-что приносил и нам для пробы. Например, американскую тушенку. С ней мы были и раньше знакомы – танкисты угощали. Стоило потянуть за ленточку и открывалась крышка, а там... с ума сойти от вкуса и запаха! Невидалью были сушеная картошка, хлеб – какой-то особой выпечки и вкуса, сахар, порезанный на ровные кусочки. Но сразил всех Петька солью. Была она тончайшего помола, как пыль. Мы слюнявили пальцы, совали по очереди в солонку, облизывали – соль казалась вкуснее сахара, и все восхищались Петькой.

Война? Или мир?

На высоте было и медицинское обслуживание – врачи уже тогда выполняли операции повышенной сложности. Поначалу воронежцы относились к «строителям» недоброжелательно – практически каждый потерял в годы войны кого-то из близких. Известный детский нейрохирург Анна Андреевна Русанова запомнила показательный случай:

– Один из первых поступивших к нам немцев – длинный, рыжий эсэсовец. Его сопровождал охранник. Пострадавший был ранен на стройке. Его вскользь задела по голове упавшая рельса. Не нарушив кости, рассекла кожу в теменной области во всю ее длину. Он потерял много крови, его сразу отправили на операционный стол. Я зашила рану. Перелила кровь от русской женщины, мужа или сына которой он, возможно, убил. Положили его в коридоре неподалеку от операционной, а я была в ординаторской, но какое-то беспокойство заставило выйти в коридор. Я с ужасом увидела, что вокруг его койки столпились наши раненые. Подняты костыли, кулаки, несутся проклятия. Конвоир, забившись в угол, кричит: «Я чех, я чех!» Я бросилась бежать к разъяренным солдатам, видевшим в немце врага, повинного в их ранах и увечьях. Я боялась, что не успею: чей-нибудь костыль опустится, и тогда я уже не смогу их остановить.

Немец, белее, чем его повязка, лежал на спине и кричал: «Люксембург, Люксембург!»

Но кто его слушал!.. У одного нет ноги, у другого – голова в бинтах, и все это – последствия войны. И немец этот для них враг, все равно, из Люксембурга он или из Вены. Еще не добежав, я закричала: «Все по местам!» Они отступили от койки. Немец продолжал орать: «Люксембург!» Чех выбрался из своего убежища и кланялся мне, с опаской оглядывая опустевший коридор, потом отправился в палату к «русским братьям» заявить, что он вовсе не хочет отвечать за безопасность немца. Койку передвинули к ординаторской...

Как снесли памятник

Постепенно отношение горожан к пленным стало меняться. Отразилось это, в первую очередь, на методах охраны. Прежде пленные передвигались колоннами, в сопровождении конвоиров с автоматами и собаками. Через год-другой собак убрали, приставив к отдельным группам по одному охраннику. Вечером пленные могли свободно передвигаться по территории лагеря, выходить за его пределы, посещать магазин или общаться с местными жителями. Не все, конечно, отвечали им приветливо, тем не менее дружба между немцами и русскими не была редкостью. Однажды пленные помогли руководству города в решении деликатного вопроса. У кадетского корпуса в 30-е годы был поставлен памятник Сталину. Во время войны снаряд снес у монумента голову. Власти боялись демонтировать памятник и поручили это немцам. Те нечаянно уронили статую и разбили ее, поэтому городская власть тревожно ожидала репрессий. Но все обошлось. Памятник убрали.

Массово наш город пленные стали покидать в 1950 году. Воронеж был восстановлен, хотя работы еще продолжались. Уезжали те, кого дома ждали семьи или родственники. Вместе с тем некоторые пленные оставались, устраивались на работу, женились на русских. Результаты работы немецких, венгерских и итальянских офицеров востребованы и сегодня. В домах, построенных в конце 40-х годов, по-прежнему живут люди. Условия давно не соответствуют нормам проживания, в ближайшие годы жители должны быть расселены, дома – снесены. Но все же эти строения вполне можно назвать памятниками послевоенных лет. И, наверное, было бы уместно создать музей на базе одного из подобных строений – в память о разрушенном Воронеже и пребывании в городе пленных «строителей».

[leon.elk]

Я на Солнечной живу. Вот эти домики в начале Солнечной тоже приписывают зодчеству пленных немцев. На домиках много балясин, лепнина в виде воинской арматуры. Уж не знаю, кто их проектировал, но встречаются весьма нехарактерные для советской архитектуры узкие витражи