ФЕРМА КЕНТАВРОВ

[асызгуль]

- Да, он бы не стал укрывать преступника. Это я так сказала - по логике. Вот, сперва я проверю альбом с фотографиями - надо будет постараться попасть в наш яблоневский дом. А потом отыщем конокрада. Вообще-то можно сначала найти конокрада.

- Подожди! Какого ещё конокрада?

- Понимаешь, они все хоть немного знают друг друга. А нам нужен человек, который сказал бы, есть в Крыму конокрад с такими приметами, или нет. Как ты думаешь, Мокруха подойдёт?

Мокрухой дразнили Лёшку Мокрухина, который хвастался, что угнал почти сотню коней, и единственный среди деревенских в Яблоневом держал лошадь. Мокрухе было шестнадцать лет, в школе он уже года два не учился.

Я сказала:

- Можно и Мокруху взять. Но лучше - Мазая.

- Какого Мазая?

- Да что, ты не знаешь? Мазай, здоровый такой мужик, постоянно сидит у "Салама". Мокруха вечно кучкуется с ним.

- А! У него такая рожа противная?

- Точно, мерзкая. И меня Олег предупреждал, чтобы мы наших коней берегли от Мазая.

- И пошлёт нас Мазай на три весёлых буквы...

- Вполне может... Ладно! Поговорим с Мокрухой!

- Так и запишем. И ещё, - рассуждала Машка, - надо поспрашивать по селу, может, какой-нибудь чернявый приезжий пытался разузнать про нашу ферму. Понимаешь, если он хоть каким-то боком замешан в конокрадстве, он по Яблоневому светиться не станет. А если просто отец Арсена, ему наоборот никакого смысла нет прятаться, он же приехал повидать сына.

Лично у меня в груди что-то так и вздрагивала, когда я слышала "папаша", "сын". У Машки, кажется, нет. По крайней мере, она над этими словами не задумывалась, продолжала:

- И ещё - надо узнать, кто из конюхов дежурил в ту ночь.

- Я ж тебе говорила, Завр.

- Так вот, надо будет к нему подкатиться, сделать морду валенком, типа кто-то в селе говорил, что на конюшню готовятся напасть конокрады. И спросить, никто ли не шлялся возле фермы.

- Ага, как же, скажет он!

- Если он не убивал, то скажет, что не видел никого. А если наоборот - промолчит. Вообще-то у него такая рожа - убьёт и не заметит.

- Он, если даже убил, может сказать, что не видал ни единой собаки. Вовсе не обязательно станет отмалчиваться.

- Ну да, но ты ведь говорила, что почувствовала, как Борисыч насторожился. Вот и на Завра настройся, чтобы почувствовать, скажет он правду или соврёт. Когда он в следующий раз дежурит?

- Послезавтра.

***

Нам пришлось прогулять физкультуру и труды. Другого выхода не было: уроки до полвторого, из школы мы идём домой все вместе, обедаем - и через час тренировка, за час ничего не успеешь сделать. Совершенно некогда заниматься расследованием! Мы с Машкой посоветовались и решили, что физрук и трудовичка не станут устраивать шум, если нас вдруг не окажется на уроках. А двух часов на разговор с Мокрухой вполне хватит.

Лёшка, тощий невысокий парень в грязных джинсах и кирзачах, голый по пояс, чистил во дворе своего Муската - маленького рыжего лохматого жеребца с волнистой гривой.

- Привет! - крикнула я издалека.

Он обернулся, прищурился, а разглядев нас, обрадовался:

- О! Привет, спортсмены! Ты когда вернулась, каратистка? А то я соскучился - в селе аж два месяца никто никого не метелит!

Машка задорно вскинула подбородок:

- Хочешь, прямо сейчас начну?

Мокруха сообщил Мускату:

- Мусик, хозяина обижают!

Жеребец сердито мотнул головой в нашу сторону, картинно встал на дыбы. Лёшка похвалил его:

- Во-от молодец! Так и надо! - потом сообщил нам: - У меня он - хозяйский. В руки никому не даётся!

Машка хмыкнула:

- А на спор, я его возьму!

Я покосилась на неё: мы сюда всё-таки не затем пришли, чтобы всяких башкирских жеребцов обучать хорошим манерам! А потом сообразила: ёлки-палки, Машка сама захотела подойти к лошади! После того, как она в деннике нашла состриженную гривку Карагача, она и в конюшню не заходила, не то чтобы с лошадью общаться, ей всякая четвероногая скотинка с гривой и хвостом напоминала погибшего друга, она даже прикасаться к чужой конской шерсти не желала!

Мокруха сказал:

- Мне тебя жалко.

- Ха! Боишься?

- От тебя мокрое место останется. Знаешь, каких мужиков Мусик заваливал! Одному аж в больнице лечиться пришлось!

Машка не дрогнула даже при упоминании о больнице и ответила своей обычной поговоркой:

- Ну, чем больше шкаф, тем громче падает.

В последний раз я слышала эти слова, когда пыталась удержать её от драки с Вовкой-омоновцем, омоновец назвал Машку "доска-два соска". Он ростом метр восемьдесят и весит килограммов сто. У Машки - метр пятьдесят пять и вес сорок килограммов. Бараний вес. И как вы думаете, кто потом шёл по селу со сломанным носом? Кто потом две недели чёрные очки носил, чтобы фингал спрятать? А у Машки была всего-навсего разбита правая рука, и наш физрук ей сделал выговор: "Сколько тебе говорить, не бей голой рукой по морде, у человека морда твёрдая, надо ногами работать."

Конечно, Мокруха этой истории не мог не знать, над омоновцем потешалось всё Яблоневое, но ведь одно дело - столкнуться с человеком, другое - с жеребцом.

Машка сказала:

- Если я проиграю, то покупаю тебе пиво. А если ты - с тебя шоколадка. Большая. Молочная. С орехами. Та, которая за три восемьдесят.

- Ладно. Спорю на две бутылки "Оболонского" тёмного. Другое не пью.

- Идёт!

Они подали друг другу через забор руки, я сцепленные ладони "разбила", и Машка пошла во двор. Я невольно отметила: она пошла в калитку. Раньше бы прыгнула через штакетник, не такой уж он высокий.

Мокруха отошёл в сторонку и сунул руки в карманы. Машка спокойно подходила к жеребцу... Мускат внимательно следил за ней. Только Машка протянула руку к сыромятному жёлтому недоуздку, Лёшка крикнул:

- Мусик, фас!

Рыжий дал "свечку" и попытался Машку цапнуть.

Мимо!

Обычного человека Мускат бы сильно укусил и сбил с ног, толкнув грудью. Обычного человека, но не Машку, которая ещё в пять лет, не зная ушу-каратэ, никому не давала себя ударить или поймать.

Она ушла в сторону сайд-стэпом, Мускат проскочил вперёд и попытался брыкнуть её задними ногами. Машка и от этого удара уклонилась. По логике, сейчас должна была бить она, но вместо этого она показала жеребцу мирную мысленную "картинку". Я ничего не ощутила, но Мускат озадаченно остановился, развернулся к Машке мордой и уставился на неё, насторожив уши. Она медленно подходила, и видно, в несколько секунд успела объяснить, что зла не хочет ни лохматому "башкиру", ни его хозяину, потому что жеребец только слегка вздрогнул, когда Машкина рука коснулась его шеи и начала чесать эту жирную рыжую шею под тяжёлой волнистой гривой. Потом Мускат тщательно Машку обнюхал и, окончательно преисполнившись дружеских чувств, начал зубами почёсывать её голову. Ради спора Машка его не отпихивала, хотя обычно мы лошадям нечасто позволяем такие вольности - ну чего хорошего, будешь потом ходить с обсмоктанными волосами, пока голову не помоешь.

Наконец Машка обернулась:

- Ну что, Лёш? Мне вывести его на улицу? А может хватит?

Мокруха сплюнул:

- Н-ну ты! Испортила коня...

- Ничего не испортила. На других он будет всё равно кидаться, а мне твой Мусик на фиг не нужен.

- Эт правда, - у Мокрухи настроение немного улучшилось, - вам бы своих лошадей уберечь.

Я оживилась. Ага, он сам заговорил на нужную тему!

[асызгуль]

- Да ну! - бросила Машка небрежно. - У нас охрана. Кто полезет?

Мокруха значительно причмокнул:

- Найдутся люди. Вот Юркач, например... Или Дворянин...

Машка незаметно подмигнула мне. Я вступила в разговор:

- Дворянин - это такой чернявый, с плоским носом?

- Не-е, ты что, он светлой масти. Блондин. А с плоским носом, татаристый - Сердюк. Вот уж кто спец! В Нижнегорском районе живёт. А что, вы его тут видели?

- Да нет, - поспешно отозвалась я.

Мокруха не поверил:

- Ну, если он тут лазил, то вы попа-ади! Ой, попали... Сердюк по Крыму самый крутой! Он таких коней уводил! Даже с Одесского ипподрома. Он всё там знает, сам раньше призы на соревнованиях завоёвывал!

Есть! Я почувствовала совсем особую радость. Как будто подошли друг к другу кусочки головоломки, как будто хитроумный прибор починился сам собой. Наверное, то же самое чувствуют пегие гончие собаки, когда нападают на след. А Лёшка заливался:

- У него этих кубков полная комната... Классный мужик! А вы - вот чего вы на соревнования не ездите? Слабо?

- Нет, Лёшенька, - язвительно сказала я, - просто в Крыму у нас соперников нет, разве что эти... из Байдарской долины. А ехать на Украину - лошади молодые пока.

Мокруха пятернёй взъерошил ещё сильней свои пепельные лохмы, он явно был расположен поговорить, но Машка сказала:

- Идём, Светка. Лёш, нам пора, мы так это... мимо пробегали.

- Слышь, ну подождите! Картистка, а научишь меня так с лошадьми справляться? Я ж тогда любого уведу, самого злого! Ну скажи, ну как ты это делаешь?

Машка шмыгнула носом:

- Секрет фирмы!

- Ну я понимаю, секрет, я ж не просто так, я тебя в долю возьму, слышишь!

- Ладно, в долю... - мне пришлось вмешаться, потому что глаза у Лёшки разгорелись, костлявое лицо заметно оживилось, он вполне мог потащиться за нами и надоедать уговорами, потому что у него в голове ничего кроме коней не было и за хорошего коня он мог продаться весь, с кирзачами, длинными лохмами и прыщами. - Ты сначала шоколадку купи. Мы потом подумаем. Пока!

- Да ладно... - отозвалась Машка. - Не надо. Будем считать, ничья.

Раньше Машка ни за что не отказалась бы от выигрыша!

После того, как я про шоколадку сказала, Лёшка сразу решил отложить учение на потом, сделал вид, что недочистил Муската, поднял с земли щётки и сказал через плечо, вроде как он страшно занят:

- Ну пока, девчонки. Берегите своих спортивных.

Я тихонько фыркнула:

- Ну крутизна! От тебя беречь, что ли!

Мы неторопливо пошли по жаркой улице. Сбоку по выгоревшему асфальту скользили наши длинные тени. Я вздохнула:

- Ну вот, узнали, что хотели. Значит, это не отец Арсена.

- Ещё неизвестно, кличка или фамилия "Сердюк".

- Фамилия, естественно.

- Совсем не обязательно. Может, он всегда насупленный ходит, а "Сердюк" - от слова "сердитый".

- А "вонюк" от слова "вонючий"...

- Да ну тебя, с тобой серьёзно говорят! - глаза у Машки блестели, шла она чуть вразвалочку - ну совсем как прежде! Но стоило нам приблизиться к школе, как при одном виде двухэтажки с большими окнами она ссутулилась, и лицо у неё застыло маской безразличия. И на тренировку она не пошла.

***

Отработав основных лошадей, все поехали отшагивать их на верхнее поле, а я повернула на нижнее. Из-за того, что случилось с Карагачем и Машкой, тренер хотел вообще запретить нам ездить в поля, но потом не сделал этого, только поставил условие, чтобы шагали мы все вместе и в лес не сворачивали. Но я решила, что Владимир Борисович ничего не узнает, догоню наших на дороге обратно, а ябедничать никто не станет. И вообще, в первый раз нарушаю - прощается...

Дело в том, что неделю назад я заметила у самой опушки леса, выходящего к нижнему полю, замечательный кустик кизила. На нём были такие ягоды! Огромные, длиной в половину среднего пальца. Когда я нашла этот куст, ягоды были не совсем спелые, красновато-чёрные, а сейчас они уже должны были окончательно почернеть, сделаться сладко-терпкими как... ну да, как перезрелый кизил. Говорят, что такие, крупноплодные кизиловые кусты остались на тех местах, где раньше, еще до выселения татар из Крыма, были их сады. Не знаю, правда ли это. Ведь развалин домов рядом нету. Но если кизил как-нибудь и сам мог зародиться такой крупный, то вот виноград-то сам по себе в лесу бы не вырос, а там рядом как раз с моим кустиком растет старая-престарая виноградная лоза, толщиной с фонарный столб и с мелкими ягодками...

Мы с Боргезом спокойно шагали. Я бросила повод, Боргез вытянул шею и опустил голову, срывая на ходу сухие длинные стебли овсюга.

К моему кустику надо было ехать почти до самого конца поля, и я мерно покачивалась в седле, глядя, как под ноги Боргеза плывёт земля, заплетённая ежевикой. Мало кто ходил по этим полям, а ездили только мы. Поэтому, поднимая глаза, я никого не ожидала увидеть. Но увидела.

Навстречу мне шла Крапивиха. В руках у неё корзинка... Ага, полкорзины кизила... Небось, мой кустик оборвала, гадина!

Боргез почувствовал моё настроение, поднял голову, подобрался, сократил шаг. У меня холодок пробежал по спине, но страшно не cтало.

Мы сходились. Всё ближе, ближе... И когда мы были совсем рядом, метрах в трёх, Крапавиха сделала большую глупость. Если б не это, может, мы бы разошлись вполне тихо.

[асызгуль]

Эта здоровенная дура крикнула:

- Пошла ты... Со своим м-мерином!

И махнула в Боргеза своей дурацкой корзиной. Наверно, кизил был все же не спелый, раз она не боялась его подавить.

Многие лошади пугаются резких движений, шарахаются в сторону так, что только держись в седле. А мой Боргез решил, что машут - значит, с ним дерутся.

Он вскинулся на дыбы и выбросил вперёд правую переднюю.

Раз дерутся - надо давать сдачи!

Корзина - в сторону, метров на десять. Кизил разлетелся красными брызгами. А когда Боргез опускался на все четыре, он толкнул - я почувствовала, нарочно толкнул! - Крапивиху грудью, и она влетела спиной в кусты и, ломая ветки, уселась на землю.

И тогда уже я, именно я, подняла на дыбы золотого жеребца. Он показал мне, что Крапивиха совершенно не страшная. Сегодня была моя очередь говорить! Боргез - я снова почувствовала это, мы же были одним существом! - тут же решил ударить Крапивиху копытом. Он хотел окончательно победить врага. Он хотел её убить. Может быть, на "мерина" обиделся, может быть - на махание корзинкой. А может быть, почувствовал, что именно из-за неё на прошлой неделе мне было так больно в душе...

Крапивиха тоже почувствовала, что сейчас произойдёт, и побледнела. Лицо её - внизу, далеко внизу! - стало белым-белым...

Но я удержала Боргеза. Сама не знаю, почему. И заорала - а конь подо мной стоял свечой, как рыжая статуя, копыта нависали над башкою Тоньки:

- Ты! Сволочь жирная! Если ты! Ещё раз! К нам полезешь! Убьём на фиг! Мы верхом приедем! Ясно?!

Крапивиха шевельнула губами. Что там она сказала, я не поняла, но это было не важно. Я видела её глаза... Остановившиеся, тусклые... Словно кто-то её уже убил, и причём давно.

Тогда я отвернула Боргеза и послала его вперёд. Как мы поскакали по полю! Жеребец пошёл чуть боком, брыкался и вскидывал на галопе передними ногами, а я бросила повод и откинулась назад. Заходящее солнце мне било в лицо, мне казалось, что я взлетаю к небу на пятибалльных морских волнах, и я поняла, что сейчас могу сделать всё, что захочу. И запрокинув голову к ясному небу, изо всех сил пожелала - а золотой Боргез играл, и ветер дул навстречу - чтобы Машка стала такой, какой была раньше и чтобы она себе нашла нового коня.

Ведь мысли могут стать реальностью, а будущее мы творим сами - своими поступками, решениями, желаниями и чувствами. Так говорил Роман Иванович. И раз я больше всего на свете желаю, чтобы Машке снова захотелось жить - так будет!

В конце поля мы повернули назад. Тоньки не было видно. Она, растерявшая всю свою грозность, бежала, наверное, домой со всех ног. Или катилась под гору жирненьким колобочком...

На верхнем поле мы догнали наших. Боргез про усталость забыл, он так хорошо скакал, что хотел скакать дальше, и я не сразу смогла остановить его, мы налетели сзади, и все остальные лошади подорвались вперёд за компанию... Меня долго ругали Аня, Верка и Арсен.

Я была счастлива, пока мы не вернулись на конюшню.

А расседлывая рыжего и развешивая на просушку вальтрап и потник, подумала вдруг: стоило ли сдерживать Боргеза?

Он был совершенно прав с лошадиной точки зрения, я не позволила ему ударить, потому что я-то не лошадь. Нельзя убивать людей. Но разве Крапивиха - человек? Она сволочь, законченная подлая гадина. И что же - пусть гады живут? Меня-то больше она не тронет, наших тоже... Наверное. Сейчас, когда мы с Боргезом уже не были вместе, я как-то стала сомневаться в том, в чём была уверена на поле. Но Крапивиха точно тронет других, ни в чём не повинных, людей! Ещё кого-нибудь бутылкой изнасилует...

Надо или нет убивать гадов?

Мне с кем-то нужно было посоветоваться, сама решить я не могла.

Поговорить с Олегом? Нет, это не поможет. У него нет сомнений в том, должны ли жить и пакостить гады. А мне хотелось посоветоваться с человеком, который бы сомневался, которому не всё ясно...

Машка!

Я решила отыскать её после второй тренировки, но она нашла меня сама и сказала такое, что я забыла на время о Крапивихе и прочих сволочах.

На лице у неё была хорошая, нежная и светлая улыбка:

- Светка, мне Владимир Борисович сказал, что он всё понимает и прочее... Он сказал, что когда поедет покупать жеребят, я поеду с ним. Я могу попробовать ещё раз найти себе коня... Светка, может, я найду того, в которого переселилась душа Карагача... Светка, ведь правда, есть переселение душ?!

ГЛАВА 9

Быстро и просто я решила сообщить в милицию про мертвеца, но долго не могла придумать, как сделать, чтобы при этом не выдать себя. Ведь взрослые способны даже в самом невинном деле усмотреть опасность, а если речь зайдёт об убийстве, даже из дому нельзя будет выйти без присмотра. Сначала даже закралась мысль никому ничего не сообщать. Но вдруг у нас ничего не выйдет, вдруг мы не выясним, кто был погибший и почему его убили? Пройдёт много времени и если даже милиция потом узнает обо всём, то ничего не сможет сделать, потому что не останется следов.

В конце концов, я решила подбросить прямо в почтовый ящик участковому, Серёге-менту, письмо без подписи. Анонимку. Тогда и милиция, и мы будем в равных условиях. У них больше возможностей для расследования, зато мы раньше начали. И родным убитого сообщат, что с ним произошло. Лучше знать правду, какой бы ужасной она ни была, чем переживать и мучиться от неизвестности.

Машке я решила про анонимку ничего не говорить. Написала на тетрадном листе в бледно-фиолетовую клетку печатными буквами левой рукой: "ЕСЛИ ВАМ ИНТЕРЕСНО, КУДА ИСЧЕЗ ВЫСОКИЙ ТЕМНОВОЛОСЫЙ ЧЕЛОВЕК С ПРИПЛЮСНУТЫМ НОСОМ, ПОИЩИТЕ НА СКОТОМОГИЛЬНИКЕ С ЛЕВОГО КРАЯ КАРЬЕРА". Потом перечитала и тихо порадовалась. Если убитый был бандитом, естественно, никакого заявления о пропавшем человеке в милицию не поступало и участковый примет письмо за дурацкая шутку. Ну а если он был честным человеком или сотрудником милиции, тоже всё будет как надо: его перехоронят на нормальном кладбище, его станут навещать жена и дети. Как полагается.

По-хорошему, надо было запечатать письмо в конверт и послать по почте. Но у меня не оказалось сорока шести копеек на конверт с маркой, а деньги из копилки тратить не хотелось. Пришлось сложить тетрадный листок так, как складываешь, когда начинаешь делать бумажную курочку, и склеить края розовой жвачкой, которую я отковыряла от крышки стола снизу и размяла в пальцах, чтобы она снова сделалась липкой. Вот и пригодилась чья-то свинская привычка лепить комки жвачки на что попало, клея-то не оказалось под рукой.

Почтовые ящики у нас в селе, как и во всех селах, установлены прямо на улице, секциями по восемь штук один над другим. Они все покрашены в тёмно-зелёный цвет дубовых листьев, и сверху их прикрывает от дождя и снега маленькая двускатная крыша. Участковый живёт на центральной улице, той самой, по

[асызгуль]

которой мы обычно возвращаемся домой. Поэтому чтобы опустить письмо, даже не пришлось хитрить, убегать из школы или с фермы.

Когда мы проходили мимо Серёгиного дома, я заметила его номер. Сорок шесть. Раньше как-то не обращала на номера внимания, это в городе, наверное, не обойтись без номеров, а в селе вполне достаточно знать, что участковый живёт в большом доме под шиферной крышей, по фасаду четыре окна, между окнами нарисованы красные солнышки, забор покрашен розовой краской, в заборе большие ворота, за воротами растёт вишня, а снаружи по обе стороны от ворот вкопаны лавочки.

Проходя мимо почтовых ящиков, я сделала вид, что мне в кроссовку попал камешек. Повесила рюкзак на ящики и стала усердно этот несуществующий камень вытряхивать и незаметно огляделась по сторонам. Наши ушли вперёд, конечно, на улице были люди, но никто за мною не следил. Я надела кроссовку и, снимая рюкзак с ящиков, незаметно опустила анонимный треугольник в сорок шестой. Готово!

Неприятное дело было сделано и я сначала вздохнула с облегчением, но когда мы стали подниматься в

гору, по узкой дороге, нагретой солнцем, сообразила, что снаружи протерла письмо носовым платком, когда опускала его в ящик, держала осторожно, за самый уголок, а внутри-то! Там, наверное, столько осталось отпечатков пальцев, что даже самому тупому полуслепому эксперту будет легко определить, чьи они!

И я, зажмурившись, попыталась изо всех сил пожелать, чтобы все оставленные отпечатки оказались нечёткими и смазанными. Ведь вчера стало ясно - и даже немножко страшно от этого - что желания могут становиться реальностью. Когда мы с Боргезом победили Крапивиху и скакали по полю, я желала изо всех сил, чтобы у Машки появился новый конь. А стоило вернуться - и она подходит ко мне и пересказывает свой разговор с Владимиром Борисычем. И колдовство существует. Прочитала заклинания на Чёртовом кладбище ночью в полнолуние - и вот Крапивиха получила неприятность, да ещё какую! Ей же, наверное, давным-давно никто не показывал, что она тоже может быть маленькой и беззащитной. Может, перевоспитается...

***

- Ну Владим Борисыч, ну не увольняйте, ну пожа-алуйста...

Я узнала голос Витьки-конюха.

- Владим Борисыч, честно-слово, больше ничего такого не будет...

- Раньше надо было думать.

Владимир Борисович и Витька шли по конюшенному проходу как раз в сторону денника Боргеза, в котором стояла я. Чтобы они меня не заметили и не подумали, что подслушиваю, пришлось сесть на пол под стеночкой, выходящей к проходу и прикинуться кучкой сена. Вышло похоже, Боргез подошёл понюхать.

- Владим Борисыч... - неужели Витька плачет? По крайней мере, говорит так, словно вот-вот зарыдает. - У меня же дети, двое... Я ж работу в селе не найду, в колхозе денег не платят...

- Раньше надо было о семье вспоминать. Женатый мужик, ну, понятно, был бы ты холостым...

- Да она!.. Она сама приставала, я ж не железный, если она целоваться лезет и прижимается!

- Хватит!

Витька тут же замолк, словно ему в рот кляп засунули. Тренер продолжал:

- Я предупреждал тебя, когда принимал на работу? Ну? Предупреждал? Чтобы девочек - ни-ни!

- Да она такая девочка, как я - носорог!

Ляп! Такой звук бывает, когда кому-то дают в морду...

Снова голос Владимира Борисовича:

- Так! Самойлов, ноги в руки - быстро отсюда!

В отличие от деревенских, тренер никогда не матерится, даже сейчас удержался, когда просто просились на язык крепкие слова и никого из нас рядом не было видно.

- И если ты... Или кто-нибудь другой к Анне или малятам подойдёт... - тяжёлая пауза. - Пожалеете о том, что родились, такими неприятностями обеспечу! Ясно? Чего молчишь, отвечай!

Витька, сдавленно:

- Кому они нужны...

- Нет, скажи, ты понял?

- Да понял, понял...

У меня внутри всё прыгало от радости. Когда знаешь, что за тебя твой тренер любому набьёт морду, это такое ощущение... Такое, словно скачешь карьером по кромке воды, по морскому песку, и ветер бьёт в лицо, и солнечные блики пляшут на волнах, и брызги разлетаются из-под копыт!

И ещё - тренер говорил этому Витьке почти точно те же слова, что я говорила Крапивихе. А это значит, что мы гораздо роднее друг другу, чем те, кто называются "папами" и "дочками"! И поэтому не важно, что я обращаюсь к нему по имени-отчеству! Зато он меня называет "Рыжая"!

А, может, он мой настоящий отец, только скрывает это, чтобы другим не было завидно?!

Одиночные громкие шаги удалились, это ушёл Витька. Потом раздались шаги тренера, которые любой из нас отличил бы от сотен других, звякнул засов денника - наверное, Владимир Борисович заглянул к кому-то из лошадей.

Теперь можно было не прятаться.

Я вскочила и пару раз высоко-высоко подпрыгнула от счастья.

И самой высшей точке прыжка выбросила ногу вбок, от души врезав по стенке. Боргез понял моё настроение и тоже запрыгал по деннику, стал брыкаться... Только штукатурка со стены полетела!

Потом мы начали играть. Рыжий прижимал уши, наскакивал, делал вид, что хочет меня цапнуть, его зубы щёлкали то возле моего плеча, то возле уха, то возле колена. Я отпрыгивала, уворачивалась и несильно хлопала его по морде ладонью.

Вчера вечером, когда мы с Машкой в нашей комнате рассуждали, в кого какая душа может переселиться, дядя Серёжа застал в кормовом сарае Витьку с Аней. Понятное дело, что не стихи Лермонтова они друг другу на тюках соломы читали. Арсен рассказал мне, что их застали в самый тот момент, когда... Скорей всего, Арсен врёт. Хотя... Всё может быть.

Дядя Серёжа считает, что за всех нас в ответе и поэтому поднял капитальный шум. Витька быстренько сел на мотоцикл - и в село, а Владимир Борисович увёл Аню в тренерскую и долго с ней говорил.

[асызгуль]

Арсен хотел подслушать под окном, там рамы не двойные и хорошо слышно всё, что говорится внутри, но дядя Серёжа его заметил и погнал поганой метлой. Нет, не подумайте, это я не для красного словца говорю, в самом деле метлой, которой подметают конюшенный проход от соломы и навоза.

Аньке, конечно, досталось. Естественно, не ремнём, а словами. Сколько раз Владимир Борисович говорил, что как только займёшься любовью и всякими такими делами - всё, спортсмен кончился!

Но самое странное было то, что после такого разговора ей не сделалось стыдно. Я это видела сама, к тому времени мы с Машкой услышали шум и выбрались во двор. Аня вышла из тренерской вся красная, но глаза у неё радостно блестели и - ну совсем не так выглядит человек, которого уличили в стыдном и неприличном!

... Скрипнула дверь денника. Я снова затихла и слушала, как шаги Владимира Борисовича удалились в сторону выхода.

Ну наконец! Я похлопала на прощание Боргеза по шее и вышла. И тут же увидела Димку, который потихоньку выбирался из денника Рубина.

- Ты что тут делаешь? - спросила я от неожиданности строго. Не хватало ещё, чтобы Димка тоже слышал разговор Витьки и Владимира Борисовича! Рано ему...

Димка всегда был страшно доверчивый, и теперь он принял мою строгость всерьёз и начал объяснять:

- А я Рубику сахар принёс. Два кусочка. И уроки я уже сделал. Тётя Оля проверила.

Чтобы он случайно не подумал, что на него действительно сердятся, я подошла поближе и приобняла его за плечи:

- Слушай, а где ты сахар кусочками достал? Мне тоже для Боргеза надо...

Глаза у Димки похожи на камень александрит - при солнце вроде зелёные, а по вечерам, когда электричество горит - голубовато-фиолетовые. Ресницы длиннющие, но совсем светлые, почти белые, как и волосы, выгоревшие на летнем солнце. Он похлопал своими длинными ресницами:

- Понимаешь, Света, мне сахар Олька принесла. Та, которая на самой задней парте сидит. И я ей за это ручку отдал, с Микки-Маусом. У неё только два кусочка было.

- Ну она даёт! - возмутилась я. - Ручка две гривны стоит, а сахар - три гривны килограмм!

Димка посмотрел на меня удивлённо:

- Но в магазине сахара в кусочках нету, а Рубик так его любит - просто ужас.

- Да я понимаю, только ты ж об этой ручке так мечтал!

- Ну, мечтал... Я Рубика люблю. Ручка неживая... Как ты думаешь, разрешит Владимир Борисович мне Рубика навсегда оставить? Сделать Моим конём?

- А ты что, не хочешь сам жеребёнка воспитать? Рубин же никуда не денется, тут на конюшне и останется. А у тебя будет малыш...

- Понимаешь, Рубик серый... Светло-серый. Жеребята такими не бывают. А у меня папа на сером ездил. Я вздохнула:

- Ну откуда ты знаешь про папу?

- Знаю. Я всё помню, - заявил Димка и я припомнила, что раньше он уже как-то рассказывал, что его отец работал серую лошадь. - До того как меня бандиты у мамы с папой украли, я много раз к папе на работу ходил и видел.

Разговор коснулся той темы, которую мы старались обычно не трогать. Но нельзя же сказать Димке, что, мол, сочиняешь ты, ничего ты помнить не можешь... Лучше сделать вид, что он мне мешает - это не так обидно.

Я слегка подтолкнула Димку к воротам:

- Иди домой, тебя, наверное, тётя Оля ищет.

- Ага. А ты?

- Мне тут ещё кое-что сделать надо...

Он кивнул и деловито потопал на выход. Я дождалась, пока маленькая тёмная фигурка пересечёт ярко освещённый ночной двор и зайдёт в дом, а потом направилась к конюховской.

Ведь я же пошла на конюшню вовсе не для того, чтобы подслушивать разговор Владимира Борисовича и Витьки, я вообще не знала, что они там окажутся, что Витька решится приехать вечером и что Владимир Борисович его выгонит. Просто по нашему с Машкой плану сегодня надо было попытаться выяснить, заметил Завр на прошлом дежурстве незнакомца или нет.

Дверь конюховской, покрашенная той же синей краской, что и двери конских денников, была закрыта. Я постучала:

- Можно?

- Кто там скребётся?

Пришлось изо всех сил пихнуть дверь плечом, иначе она не открывалась.

- Это я, Света...

Павел Прохорыч по прозвищу Завр пил чай из большой толстостенной кружки с красными цветами.. Он пригласил:

- Ну, заползай... Чаю хочешь?

Не дожидаясь, пока я соглашусь, он полез в шкафчик за новой чашкой. Для этого ему даже вставать не пришлось - росту он здоровенного и руки у него длинные. Зря бы человека Завром не назвали, это же сокращение от "Динозавр".

В маленькой комнатке было душно - здесь, как всегда, не выключаясь целый день, горела оранжевой спиралью электроплитка. Лампочка под потолком была совсем тусклой, ватт на двадцать пять. Владимир Борисыч покупает яркие, но конюха уносят их домой и вкручивают какие попало. Пахло кожей. На гвоздях висели чёрные и тёмно-синие ватники. В углу стояли грязные кирзачи - рабочая обувка всех конюхов. Правда, некоторые и по селу в кирзовых сапогах ходят...

Чашка, которую Прохор поставил на стол, была с отколотой ручкой, но чистая. На её белом боку скакала по ромашкам карета запряжённая вороной четвёркой. Я потянулась за заваркой - она стояла посреди

стола в литровой банке. Конюх отвёл мою руку:

- Подожди, я тебе другой насыплю, в чашке себе отдельно заваришь. Эта - с травкой такой... особенной. Она мужикам силу даёт и для баб полезна. Бабам от беременности помогает.

[асызгуль]

Мне стало интересно:

- А какая травка? Где она растёт?

- Тебе что, уже надо? Га-га-га...

- И ничего подобного! Просто интересно! - я почувствовала: кожа на лице становится горячей, как всегда, когда краснею.

Завр смеялся и от этого смеха сделался невозможно противным и у меня сразу пропали угрызения совести из-за того, что приходится расспрашивать человека исподтишка.

- За фермой этой травки полно, - продолжал он и я попыталась представить, какую именно траву он имеет в виду. Ничего не вспомнила. - Там её много!

Он дразнил меня и одновременно насыпал в чашку заварку из мятой оранжевой пачки "Принцесса Канди". Потом поставил на плитку чайник - чайник, наверное, кипел совсем недавно, потому что сразу же зашумел.

- Главное в травном деле - знать, что, когда и где собирать. Это если по-честному. Только тогда травы будут как надо действовать. А то некоторые рвут по книжке. Смотрят: ага, вот подорожник, похож на нарисованный, давай его сюда. А при молодой луне или при старой - это их совершенно не интересует.

Я вспомнила, говорили, что Завр в свободное от дежурства на ферме время собирает в горах лечебные травы и продаёт их на севастопольском центральном рынке. Теперь понятно, почему он секретничает. Хотя мог бы и сказать, не пойду же я отбивать у него покупателей!

На чайнике забренчала крышка - сначала тихо, потом всё громче. Из носика в стену ударила тугая струя пара. Не вставая со стула, Завр вытянул руку, снял чайник и налил мне в чашку кипяток.

- Помешай, чтоб заварилось. И бери сахар, вон там, в банке.

- Дядя Паша, а вам не страшно, что конокрады могут залезть? - я думала-думала, с чего начать, и ничего лучшего в голову не пришло.

- Какие ещё конокрады? - усмехнулся Завр.

- Не пацаны, а серьёзные. Из Нижнегорска, например. Там есть такой Сердюк. Бывший спортсмен, говорят. Может, он татарин? Чёрный такой, нос приплюснутый.

- Сердюк? Хохляцкая фамилия... Погоди! Говоришь, чёрный? Нос приплюснутый?

Ага! Если бы даже я не постаралась настроиться на мысленную волну Завра, всё равно бы почувствовала его тревогу, такой она оказалось сильной. Но нужно было делать вид, что я ничего не знаю, и не замечаю, иначе конюх заподозрит меня. А свидетелей во всех детективах убивают. И слишком догадливых тоже. Вон, Высоцкий поёт: "ясновидцев, точно как и очевидцев, во все века сжигали люди на кострах"...

Я продолжала, словно фамилия Сердюка вырвалась у меня случайно:

- Мокруха мне говорил, что на ферму серьёзные конокрады нацелились. Только не сказал, какие. Может, с Нижнегорска, может, с Ялты. Ещё под Симферополем, я слышала, целые банды есть.

Завр немного успокоился:

- Да в Ялте конокрадов же не осталось! Те, кто раньше лошадей гонял, вошли в возраст, они уже мужики солидные, у них семьи, дети - не до баловства.

- Ну, баловство! Это же деньги какие! Мой Боргез, например, тысяч пятьдесят стоит. Баксов.

- Деньги деньгами. А риск? По новому уголовному кодексу за конокрадство лет на пять можно загреметь. Не-ет, это не для семейных людей. Если у мужика семья... — Завр начал рассказывать про свои образцовые огурцово-помидорные теплицы. Он удобрял землю конским навозом, который бесплатно забирал с фермы, и кроме трав, торговал овощами. В деревне его за это не любили, деревенские почему-то вообще не любят тех, кто не пьянствует и живёт богато, в хорошем доме, и ходит чисто одетый. А Завр даже рабочие конюшенные брюки стирает каждую неделю.

Было жарко. Я прихлёбывала вкусный крепкий чай, сплёвывала попадающие в рот чаинки и думала, что надо попробовать ещё раз завести разговор о нашем деле. Сделать ещё один выпад, как мушкетёр, кольнуть шпагой - и отскочить. Чем дальше рассказывал Завр о своём огороде, тем сильней мне казалось, что никого убить он не сможет. То есть, просто так не сможет. Если бы убитый залез в его теплицы - другое дело... Я дождалась паузы в плавном рассказе, когда конюх полез в карман за сигаретами и сказала:

- Ну, хорошо, если это не конокрады. А то я видела, как тут у фермы один мужик шлялся...

У Завра остановился на одной точке взгляд. Он медленно вынул пачку "Примы", положил её на поцарапанную коричневую крышку стола:

- Когда?

- А вот... В прошлую пятницу вечером, - и я тут же пожалела, что сказала это. Пожалела, что вообще решилась на лишний выпад.

От конюха на меня накатила волна эмоций: злоба, страх, угроза, растерянность. И я вдруг заметила, какой он огромный, выше и явно сильней Олега, какие у него здоровенные кулаки, каждый палец толщиною в два моих... Если чернявого Завр ударил в лоб камнем или дубинкой, то для меня никакого тяжёлого предмета ему не понадобится. Стукнет раз - и я готова...

Во рту у меня пересохло.

- Как он выглядел? - мне ясно было видно, что лицо конюха как бы наливается изнутри тёмной злобой. Так вот как выглядят убийцы перед самым преступлением!

Врать! Надо соврать!

- Беленький такой. Худой. Маленького роста, в кирзачах и ватнике - моё описание было прямой противоположностью внешности мертвеца.

Кажется, подействовало. Меня не бьют, не хватают... Завр вдруг спросил:

- Что это ты на меня так смотришь?

Я поспешно отвела взгляд:

- У вас на щеке какие-то черные крапушки прилипли. Может, чаинки.

Он потёр лицо огромной ладонью, посмотрел на неё:

- Ну что, нету?

- Ага...

Надо было срочно смываться. Конечно, вроде бы опасность миновала, но кто знает, что может прийти в голову убийце в следующий миг? Только вот как уйти, не вызывая подозрений?

[асызгуль]

Чай был ещё тёплым. Я отхлебнула из кружки большой глоток. Потом ещё один. Казалось, что чай сделался не мокрым, я пила, а во рту оставалось сухо.

Мечтала я только о том, чтобы очутиться сейчас в нашей большой комнате на вытертом коврике перед телевизором - больше ни о чём не могла думать, никакая мысленная дисциплина не помогала. Вдруг у Завра в кармане запищали назойливые гудочки. Мы оба вздрогнули. Завр плюнул:

- Тьфу ты чёрт, напугал!

- Что это?

- Да будильник купил новый. Маленький такой. Вот, смотри, - он показал мне чёрную коробочку чуть побольше зажигалки с обычным зелёненьким циферблатом электронных часов. - Никак не могу привыкнуть, что не звенит, а пищит. Сам же его на восемь поставил и забыл. Пора сено раздавать. Поможешь?

Ну уж нетушки! Я заторопилась:

- Да вы знаете, мы ж - всегда, но мне надо ещё алгебру писать, а уже вот восемь...

- Ну иди. И я пойду.

Я пулей вылетела во двор и глубоко вздохнула. Слава богу, он ничего не заподозрил! Хотя, очень может быть, вспомнит потом наш разговор и подумает: "А чего это Света такие вещи спрашивала?" И решит, что этой Свете будет очень уютно третьей лежать в скотомогильнике...

***

Машка была в нашей комнате. Она валялась на кровати лицом к стенке и на первый взгляд спала, но сразу отозвалась, когда я тихонько её окликнула:

- Чего?

- Я поговорила!

- С кем?

- Ну ты даёшь! С Завром!

- А... Ну и что?

- Это он!

Машка повернулась ко мне, но, видно, никак не могла стряхнуть с себя оцепенение и я подумала, что она опять вспоминала Карагача

- С чего ты взяла, что это он?

Я постаралась пересказать наш разговор слово в слово. И заключила:

- Короче, теперь всё ясно. Он - убийца!

- Ничего не ясно.

- Ну как же... - я от возмущения больше ни слова не могла сказать.

- Это ты так объясняешь, почему он испугался. То, что испугался - факт. Остальное - твоя версия происшедшего.

- Вот интересно, а твоя какая? - спросила я язвительно.

- Например, что убил этого мужика кто-то другой. Убил и подбросил на ферму. А Завр вышел во двор и увидел, что лежит тело. Испугался и оттащил подальше. А потом похоронил.

- Чего ради он будет волочить целый километр тело, если он к этому телу никакого отношения не имеет?

- Ну, он же здоровый, не так-то тяжко было ему и потаскать... А испугался просто потому, что вообще милиции боится. Решил, что им будет лень искать настоящего убийцу - и на всякий случай засудят его. Чтоб у них отчётность была в порядке.

- И что ж нам делать?

- Дальше - по плану. Проверим фотографию. В селе свидетелей поищем...

- А если никто ничего не знает?

- Ну... - Машка немножко растерялась, а потом упрямо тряхнула головой, и чёлка упала ей на глаза. - Не знает, так не знает! Всё равно, прежде чем обвинять, нужно знать правду. Всю правду, которую мы сможем найти. До конца.

Лицо у Машки было решительным и суровым, хотя с этой чёлкой она всё равно была похожа на Маугли, а не на стража закона и порядка. Я хотела рассказать ей, что Завр, кажется, заподозрил, будто я знаю лишнее, но подумала, что лучше промолчать.

Ведь во всём, что не касалось этого расследования, Машка продолжала вести себя как робот. Было тоскливо и больно смотреть на это каждому, кто знал её раньше. Скажут, что пора есть - ест, скажут идти в школу - идёт, скажут учить уроки - учит. Даже не спросила, куда я вчера из-за стола выскочила, когда я решила зацементировать задние ворота. Если её не трогают, сидит, уставившись в одну точку, и думает неизвестно о чём. Может, вспоминает Карагача, может, мечтает о том, как найдёт себе другую лошадь, всё равно, жеребца или кобылу - друга с отважной душой. А когда мы говорим о расследовании - оживляется. Если она узнает, что из-за расследования мне угрожает опасность, то бросит она дело к чертям собачьим. Уж я-то Машку знаю. Так что лучше буду молчать. Молчать и держаться подальше от Завра!

ГЛАВА 10

Машке наконец удалось заглянуть в альбом тренера и сравнить снимок троеборца Зуенко и наш словесный портрет. Это случилось через день после того, как я расспрашивала Завра, и на следующий день после отъезда Владимира Борисовича в Киев. Он уехал искать покупателей на Бизнеса, Ольгерда, Фланель и Аверса.

После обеда мы как обычно пошли седлать - лошади не машины, которые могли бы до возвращения тренера стоять в гараже. Прыгать без Владимира Борисовича нам запрещалось, а делать рысь и галоп - пожалуйста.

Когда я чистила одного из "продажных", гнедого Флагмана, Машка подбежала к деннику, уцепилась за прутья решётки и подтянулась на них:

- Светка, слушай, давай ты погоняешь его на корде, и всё? Я видела фотку! Приходи скорей, встретимся под навесом у мешка.

... - Эй, а чего ты не седлаешь? - спросил меня Арсен, когда я брала в амуничнике корду.

- Да так, облом, - небрежно отозвалась я.

[асызгуль]

Когда лошадь работают на корде, один конец корды пристёгивают к уздечке, другой, на котором петля, держат в руке и заставляют лошадь бегать по кругу рысью и галопом, сначала в одну сторону, потом - в другую. Ещё так лошадей учат прыгать - им легче рассчитывать прыжок, если на спине нет тяжести всадника. Когда гоняют лошадь на корде, с ней не возникает такого тесного мысленного контакта, поэтому мы предпочитаем лошадей седлать. Но сейчас меня сжигало любопытство, и я сделала Флагману только два реприза рыси по десять минут, потом отшагала... Короче говоря, минут через сорок я уже была под шиферным навесом, где меня ждала Машка. Она:

- Пошли!

- Куда?

- На орехи!

- А чего, тут не можешь сказать?

"Орехами" мы назвали огромное дерево фундука. Оно считалось местом для секретных разговоров. Машка не ответила, просто направилась туда, куда решила, я догнала её, мы пролезли между стальными упругими проволоками ограды и вскарабкались на дерево, с которого открывался хороший вид на конкурное поле. В густых листьях было ещё темнее, чем снаружи, где уже собирался вечер. Я устроилась поудобней и потребовала:

- Ну, говори!

- Тётя Оля послала меня за солью, прикинь - начали готовить ужин и выяснилось, что соли - ни грамма. А у них дома соли целый запас и она мне ключи от дома дала. Ну я и подумала, что заодно посмотрю альбомы. Ведь это ж ничего такого, правда, нам же всегда разрешают их брать...

- Конечно, всё нормально, - успокоила я Машку.

- Так вот, я ж специально у тебя не спросила, в каком альбоме та фотография, чтобы эксперимент был чистый.

- Ну, ну!

- Это он! По крайней мере, описание убитого подходит к нему на сто процентов! Кроме того, что ты видела старого, а там - молодой.

- Не старого. Этому убитому было лет пятьдесят - максимум.

- А на фотке ему лет двадцать. Так что старого. И ещё, - Машка выдержала эффектную паузу, - Светка-а, ка-ак он похож на Арсена - с ума сойти!

У меня по спине пробежал озноб. Сначала, после передачи Денисюка, я была уверена в сходстве. Потом Машка со своей логикой почти убедила меня в ошибке. Оказалось, что никакой ошибки не было и в помине... Я спросила:

- И что будем делать?

- Надо узнать, видели этого мужика в деревне, или нет.

- Не, я не про то. Арсену скажем?

Машка невольно обернулась. Я тоже посмотрела на конкурное поле. Без препятствий оно казалось голым и чужим, как комната, из которой перед ремонтом вынесли привычную мебель. Арсен отрабатывал "восьмёрки" на сокращённом галопе, у него под седлом был вороной высокий Аверс. После долгой паузы Машка сказала другим, не следовательским, нормальным своим голосом:

- Не знаю... Вот ты - ты б хотела такое узнать?

- Я б хотела знать правду.

- Любую? Всякую? И такую - тоже?

- Н-наверное, да... Нет, точно "да". Понимаешь, можно просто не думать о родителях и тогда, конечно, всё равно, какими они были и что с ними случилось. Только вот у меня не получается не думать. Ты ж знаешь, я говорила тебе, что пыталась искать их телепатически. А потом спросила Борисыча - он сказал, что мои родители погибли в автокатастрофе...

- Он тебе сказал?! - Машка подалась вперёд, ко мне, чтоб лучше слышать ответ.

- Представляешь, сказал! Плохо, конечно, что погибли. Но всё равно легче оттого, что я это знаю точно.

- Надо будет и мне спросить, когда он из Киева вернётся.

- Конечно, спроси! Они ничего нам не говорят, мы и сидим. А, может, не говорят, потому что не спрашиваем... - я вспомнила наш с Веркой ночной разговор, как человек решил за всех животных, какими им быть и добавила: - Понимаешь, сейчас получается, что мы решаем за Арсена, что ему надо знать, а что - не надо. По-твоему, это честно?

- Естественно, нет. Но чтоб сказать ему: "Твой отец приезжал тебя искать и был убит", - нужно точно знать, что это правда.

- Слушай, а тебе не надоело? "Точно, точно"...

- А представь, только на секундочку представь, что мы ошиблись!

Я представила и замолчала. Ну почему никогда не получается в жизни просто и ясно? Так, чтобы на любой вопрос было только два ответа, "да" или "нет"? Вместо этого бесконечно вылазят всякие "может быть"...

Арсен перевёл Аверса в шаг и похлопал его по шее. Верка рысила серую Фланель на свободном поводу. Аня отрабатывала с рыжей Хаганкой переходы из рыси в галоп и с галопа - в рысь. Димка сидел на железной ограде - он давно уже отшагал учебного Рубина, других лошадей пока ему не доверяли.

Машка вместе со мной смотрела на эту мирную, спокойную картину и думала, наверное, о том же, о чём и я. Мы с ней часто думали одинаково и начинали говорить одновременно одними и теми же словами. По крайней мере, раньше. Машка вздохнула и жалобно сказала:

- Свет, давай знаешь как решим? Надо узнать, расспрашивал этот Зуенко в селе о тех, кто на ферме живёт, или нет. Понимаешь, если спрашивал, значит, точно за Арсеном приезжал. А тогда уже спросим Арсена, хочет ли он знать о своём отце правду. Ну, как будто случайно заведём разговор насчёт родителей и спросим тоже будто случайно. Если ответит, что да, хочет, тогда и расскажем.

Я согласилась. А что ещё оставалось делать? По крайней мере, ведь ничего более подходящего не придумывалось даже на фундуке, где обычно всегда в голову приходили самые лучшие мысли.

Трудно принимать решение, когда речь идёт не о тебе.

***

Вечером перед сном Машка шила мешочек из жёлтого трикотажного рукава от старой футболки. Так было на неё не похоже - заниматься бабским рукоделием, что я спросила:

[асызгуль]

- Что это будет? Она посмотрела на меня серьезно, и я перестала улыбаться:

- Мешочек такой. Маленький. Для Кориной гривы.

Я невольно посмотрела на фотографию Карагача: синее-синее небо, точёная изящная голова жеребца, вороная с золотистыми подпалинками возле ноздрей, настороженные уши, ясные большие глаза. Год назад на ферму приезжал фотограф из Севастополя, мы упросили его сфотографировать всех наших лошадей. Он сделал это, но прислал снимок - большой, как картина - только Машке. Владимир Борисович объяснил нам, что для фотографа все лошади почти одинаковые. Он и выбрал одну, самую удачную фотографию...

Машка сделала ещё пару крупных стежков, полюбовалась ими и добавила:

- Буду её с собой носить. Приделаю тесёмочку и повешу на шею под одеждой.

И снова, в который уже раз, словно от прикосновения к ране, я поёжилась от мысли, что надо всё-таки рассказать правду о том, где похоронен Карагач. Только вот как это сделать, я придумать не могла и начала сочинять оправдания, что, между прочим, на скотомогильнике совсем не плохо. Раскопанные кости не валяются, собаки не пируют. Растёт шиповник и дикая яблоня и тёрн с фиолетовыми ягодами, покрытыми седой пыльцой. Лучше, чем на кладбище, где, как пишут в газетах, всякие гады памятники и кресты воруют и сдают на металлолом...

***

Снова нам пришлось прогуливать уроки, другого времени на расследование не оставалось. Тем более, зачем нам, например, всякая алгебра-геометрия? Биологию надо знать, химию тоже, а для чего спортсменам украинский язык или музыка? К тому же на уроках музыки мы не красивую музыку, а всякие дурацкие песни хором поём. Для Арсена эти песни вообще сущее мучение, он говорит, что они не живые, а залакированные. Мне с Веркой и Машкой легче, конечно, это выносить, но скучно всё равно.

Приехать в Яблоневое можно электричкой, а можно автобусом или попутной машиной по Симферопольской трассе. Можно, конечно, и пешком, через горы, но этот вариант мы отбросили. Если бы конокрад собирался подобраться к нашей ферме лесом, он бы не туфли обул, а кроссовки. Или сапоги. А уж если бы пошёл в туфлях, то запылился бы и перепачкался. Насколько я помнила, штаны у него выглядели равномерно чёрными, не пыльными и не было на них цеплючих семян осенних трав.

Что автобусы, что машины, если подбирают кого-нибудь до Яблоневого, высаживают его обычно там, где стоит киоск "Союзпечать" Сервера, и бабульки, усевшись на табуреточках, продают вёдрами яблоки, персики, виноград и орехи.

Отсюда мы и начал расспросы.

Серверу делать было нечего, по утрам покупателей у него почти нет, и он охотно болтал с нами о том, что торговля идёт сейчас немного побойчей, ведь проезжающие останавливаются взять по дешёвке фрукты, замечают киоск и покупают заодно минералку и сигареты. Машка хитро заворачивала разговор на то, что было на прошлой неделе в пятницу, я готовилась в случае чего прийти ей на помощь, а сама гадала, почему некоторые крымские татары чернявые, а некоторых, вроде Сервера, от русских не отличить, пока они не заговорят. И тут позади нас раздалось:

- Девочки, если не покупаете, отойдите в сторонку!

Это был голос участкового...

Его отражение я заметила в тёмном стекле и, чтобы он не видел моего лица, так и отодвинулась, не оборачиваясь, сделав вид, что разглядываю ряд пивных бутылок и думаю, взять мне "Весёлого монаха" или "Студенческое".

Серёга, не торопясь, достал из кармана серых форменных брюк деньги, купил пачку "Бонда", спрятал сдачу... Так долго возился, что я попыталась направить ему мысленный образ крупной драки возле клуба - вдруг не испугается и пойдёт выяснять, в чём дело? Но Серёгино красноватое лицо с белыми толстыми бровями, почти скрытыми козырьком фуражки осталось совершенно безмятежным. Он сорвал с сигаретной пачки хрусткую прозрачную шкурку, не торопясь, смял её в комочек... Я чувствовала затылком его ленивый взгляд, и когда он повернулся и медленно направился к сидевшим на табуреточках торговкам, стало легче, как будто в жару удалось выпить стакан родниковой воды. Только тогда я обернулась и посмотрела ему вслед. В этот момент участковый обернулся тоже...

Если бы я сразу отвела глаза, ему бы точно показалось, что мне есть что скрывать. И я сделала вид, будто его разглядываю. Пусть подумает, что влюбилась!

Серёга смерил нас с Машкой долгим изучающим взглядом, закурил и только потом нагнулся над аккуратными пирамидками разноцветных яблок, выбирать, какие повкусней. Вид у него при этом всё же был подозрительно задумчивый. Наверное, он прочитал мою анонимку и теперь пытается угадать её автора. Если уже не угадал... Смотрел-то на меня он не просто так, а с каким-то намёком...

Мне стало тоскливо, и я подумала, что зря написала это чёртово письмо, и что совершенно прав был Олег, когда советовал никуда не соваться...

Но потом, после того, как я обругала себя безмозглой курицей и дебилкой, не умеющей предугадывать, к чему приведут её действия, в голову пришла спасительная мысль: Серёга просто не мог знать, что писала письмо я, ну, просто физически не мог. Никто меня не заметил у его почтового ящика - раз! А если даже заметил, мало ли кто мог поручить мне бросить письмо. Точно, если спросят, скажу, мол, какой-то дяденька попросил письмо отнести и дал за это гривну. Потом, если даже внутри письма они найдут отпечатки пальцев, кто докажет, что они мои - это два! Для доказательства надо мою пятерню вымазать чернилами или краской и приложить к листу бумаги. Плюс то же самое проделать со всеми, у кого есть тетради в клеточку и кто пишет синей шариковой ручкой "Кроун Альба" за двадцать пять копеек... А косился на нас участковый, наверное, потому, что время школьное, а мы тут гуляем.

Сервер ничего толком не рассказал - я имею в виду, не рассказал того, что нам нужно, - торговки тоже. Милиции гораздо легче вести следствие. Нам-то приходится заводить разговор издалека, как бы ненароком спрашивать о высоком приезжем, одетом в чёрное, и любой может в ответ спросить: "А ваше какое дело?"

...Этот день был совершенно неудачным. Возвращаясь в школу, мы столкнулись на пустой солнечной улице меж двумя рядами разноцветных заборов с Крапивихой, неожиданно вывернувшей из-за поворота. Если честно, мне стало не по себе. Одно дело, когда мы были вместе с Боргезом. А Машка теперь считает, что драки - это ерунда, смелость и сила могут помочь человеку только в сказках и боевиках...

Но Крапивиха меня испугалась. Даже Машка заметила:

- Чего это она на тебя так уставилась?

Я рассказала, что между нами произошло. И как Тонька с компанией меня обыскивали за клубом, и как я потом ревела в ежевичнике у мелкой неширокой речки, и как мы с Боргезом на нижнем поле опрокинули Крапивиху на землю одним лёгким толчком...

- Как ты думаешь, надо было тогда её ударить, или нет?

Машка пожала плечами:

- В голову - копытом? Боргез бы её убил.

- Да, но ты же знаешь, какая она! Без неё дышать будет легче! Сколько зла она сделала - не только мне, а, наверное, всему селу.

Машка не думала ни секунды:

[асызгуль]

- Дышать без неё будет легче - это точно. Но, во-первых, выяснили бы, что Боргез её убил - наверняка бы признали его бешеным и потребовали уничтожить. И потом, таких сволочей, не убивать надо, а судить.

- Тю-ю-ю...

- Сказать, почему?

- Ну скажи.

Мы остановились посреди улицы, пустой из-за того, что день был рабочий. Машка заговорила медленнее, и видно было, что такие вещи ей трудно говорить:

- Понимаешь, умирать не страшно. Я, когда пробовала, помню: это провал в темноту и всё... Я же вовсе не из-за дурацких психологов второй раз не пробовала. Они меня гипнозом лечили... Ха! Просто я поняла, что умереть можно всегда, тут не опоздаешь. Это как дверь, которая закрыта, но не заперта - можно выйти в любой момент. И выходить не страшно. Плохо только, если тебе мешают. Промывают желудок и всё такое... Так что, понимаешь, смерть - не наказание. Особенно для сволочей.

- Ну и что с ними тогда делать? Пытать?

- Не знаю. Но не убивать самой.

Я поняла, что Машка твёрдо убеждена в своём. Конечно, ей лучше знать, что такое смерть, я же не пыталась самоубиваться и никто меня не убивал... То есть пока не убивал - я представила Завра, его огромные руки, толстые пальцы с маленькими коротко постриженными ногтями... Пришлось даже потрясти головой, чтобы прогнать это воспоминание. Но если сволочь не удаётся поймать и судить, так что же, она будет ходить по земле, жить и радоваться?

***

В субботу мы снова сбежали с уроков. По выходным на базарчике возле дороги народу больше всего, может, кто-нибудь что-нибудь и вспомнит. Но неудачи продолжались. Нас, конечно, знакомые угостили крупным тёмно-фиолетовым виноградом "Кардинал", собранным в плотные кисти и нежными, продолговатыми, прозрачно-зелёными "Дамскими пальчиками", густо-красными чуть сплюснутыми яблоками сорта "Джонотан" - мои любимые "Рэд Делишиес" в этом году не удались, поздний майский заморозок погубил цветы. Но - и всё. Мы не узнали ничего нового, вдобавок, когда мы возвращались в школу, у самого входа нас поймала классная:

- Здравствуйте, девочки, а не поздно собрались на уроки?

- Здрасьте, Тамара Степановна... А мы только ненадолго вышли, - на ходу сочиняла я, - вот Маше стало плохо, голова закружилась...

Классная иронично осведомилась, почему это "плохость" нападает на нас регулярно - сначала на физкультуре и уроках труда, потом на алгебре с геометрией, потом на украинском языке и географии? Видно, следующие на очереди история и русский язык?

Надо же, кто-то ей доложил!

- Пора, наверное, в школу Владимира Борисовича вызывать. Или Ольгу Николаевну.

Это было бы ужасно! Я стала просить:

- Ну Тамара Степановна, ну не надо, пожалуйста, ну мы последний раз...

Классная улыбнулась:

- Последний раз Маше делается плохо?

- Ага, - я смотрела на неё с надеждой, а Машка, нет, чтобы подыграть, сказать что-нибудь, стояла совершенно безразличная.

Бац! По глазам ударила белая вспышка. Я заморгала, передо мной по школьному двору, выложенному плиткой, и пирамидальным тополям поплыли чёрные пятна, которые всегда появляются, если посмотришь на солнце или на огонь элекросварки..

- Николай Павлович, - классная рассердилась, но не очень сильно, - разве так можно? Надо же предупреждать, к тому же, зачем днём вспышка? Ведь светло.

На груди у физика висел "Зенит" с огромным объективом и коробочкой фотовспышки сверху.

- У меня плёнка старая, пришлось включить, иначе ничего не вышло бы. Ну а предупреждение мизансцену бы разрушило, всю непринуждённость испортило. А так - живой эпизод из жизни школы.

Классная улыбнулась:

- Возвращение блудных девиц...

- Мы не блудные! - возмутилась я.

- Надо читать Библию, Света... Ну ладно, прощаю вас, но чтобы это было в последний раз. И прощаю только потому, что двоек у вас обеих пока нет.

Я хотела сказать, что конечно, в последний раз, но мы никакие не блудные и не надо нам читать Библию, но Машка наконец ожила, дёрнула меня за куртку и ответила классной нежным таким голоском:

- Честное слово, Тамара Степановна, ничего такого не повторится.

Классная вошла в школу, а я попросила физика:

- Николай Палыч, вы не печатайте эту фотографию, пожалуйста...

- Да не бойся ты, не будет видно на снимке, что вы прогульщицы, и никаких ехидных подписей никто делать не станет. Я просто собираю снимки из школьной жизни, для себя, а вы так хорошо стояли...

- Нет, я не боюсь. Просто я на плёнке так плохо всегда получаюсь... Не делайте фотографию, хорошо?

Физик усмехнулся:

- Если насчёт конопушек переживаешь - не стоит.

Не думала, что так заметно! Ну да, эти веснушищи только слепой не заметит и не поймёт...

- Твоих крапушек видно не будет.

Я уставилась на него во все глаза:

- К-как?! Я ж вполоборота стояла!

- Видишь, фильтр? - он приподнял фотоаппарат.

Действительно, объектив был какой-то необычный, жёлтоватый. Я сказала, что вижу. Физик объяснил:

[асызгуль]

- Специальный светофильтр, одевается на объектив. Их много, разных цветов. Я снимаю на чёрно-белую плёнку, а в этом случае если, например, поставишь красный или оранжевый фильтр - небо выйдет на фотографии почти чёрным, зато красиво будут выделяться облака. А вот светло-жёлтый фильтр помогает маскировать всякие дефекты на коже. Прыщики... Оспинки... Веснушки тоже. Так что всё будет нормально. И карточку тебе подарю.

Тут ужасно некстати прозвенел звонок. Мне хотелось спросить физика, поможет ли такой светофильтр при съемке на видеокамеру, но Машка громким примерным голосом сказала:

- Света, нам пора на химию, мы же Тамаре Степановне честное слово дали...

Когда за нашими спинами хлопнула на тугой пружине школьная дверь, и очутились мы в темноватом прохладном вестибюле, я буркнула:

- Ну ты совсем примерной заделалась. И не дала мне классной ответить...

- Ты что, хочешь, чтобы Тамара подняла шум, чтоб нам совсем невозможно было следствие вести?

- А чего она нас блудными обзывает?! Тебе не обидно?! И ещё - читайте, мол, Библию. Вроде мы такие уж грешные, дальше некуда!

Машка безразличным голосом сказала:

- Она имела в виду совершенно не это. В Библии есть притча про блудного сына. Блудный - это тот, кто гулял. Это не значит "блудливый".

- И ты что, в бога теперь веришь?!

- А ты?

- Я - нет. В этом христианстве считают, лошадей тварями, и говорят, будто души у них нету. Сама же знаешь, что это не так...

Но тут мы дошли до кабинета химии, на дверях которого голубая краска треснула кривым вопросительным знаком, и Машка замкнулась в безразличном молчании.

А мне не давало покою то, что сказал физик.

Если светофильтры применяют, когда фотографируют, наверняка их применяют, когда снимают видеокамерой. И там, и там объективы на вид одинаковые.

Вполне может быть, что у этого джинсового оператора просто не оказалось жёлтого фильтра. Он просто не ожидал, что встретит такую рыжую-конопатую как я. А если бы знал, и фильтр подготовил, может быть, смотрелась бы я на экране вполне прилично!

***

После обеда, как всегда по субботам, из Бахчисарая приехал Роман Иванович заниматься с Димкой. Я примерно прикинула, когда они закончат, и постаралась к этому времени отработать Боргеза и Бизнеса, но всё же немного ошиблась. Когда я повесила своё седло в тёмной амуничной и вернулась в дом, оказалось, что Роман Иванович уже ушёл, и пришлось броситься за ним, не переодеваясь, в куртке и штанах, пропахших конским потом и в пыльных сапогах. Догнать учителя удалось только при входе в село. Он обернулся, заслышав хлопанье подошв на бегу:

- Света? Ну что, ты подумала над нашей беседой? И что решила?

Надо же! Я считала, что в прошлую субботу у него было плохое настроение, и только поэтому он вместо человеческого разговора начал поучать. Оказывается, дело не в настроении. Просто он изменился с тех пор, как учил нас, а я не заметила, ведь мы мало разговаривали эти последние три года, только "Здрасьте - до свиданья", ну, и с праздниками поздравляли друг друга.

- Нет, я ещё не решила, но думаю об этом... Честно думаю! А сейчас хотела спросить...

- Спрашивай.

- Скажите, а можно телепатически вычислить, разговаривал один человек с другим, или нет?

Я имела в виду, что можно же не бродить по селу и не расспрашивать, а действовать более коротким путём. Просканировать мысли людей, которые обычно каждый день бывают на базарчике и на платформе электрички, в тех местах, которые не может миновать приезжий, и выяснить, видели они Николая Зименко или нет.

Само собой, Роману Ивановичу я не собиралась рассказывать про мертвеца и про наше следствие, поэтому, конечно, вопрос мой показался запутанным и учитель понял меня совершенно неправильно:

- Влюбилась? И ревнуешь...

- Да нет, что вы! Я такой ерундой не занимаюсь! - просто обидно, взрослые считают, что все мы только и думаем о том, как влюбляться, целоваться, стрелять глазками...

Роман Иванович не поверил мне. Он сказал, что аура человека сохраняет следы общения с другим человеком, точнее, с его аурой, но очень недолго. Разве что это общение на обоих произвело ужасно сильное впечатление. Только вот как именно определять это, так и не объяснил, хоть я именно об этом спрашивала. Он сказал, что в личных делах телепатические способности - ну, разумеется, если ты не влюбилась в другого телепата, - применять совершенно безнравственно.

И мне снова пришлось выслушивать нравоучения, потому что невежливо же прерывать человека на полуслове и говорить "спасибо, до свиданья!", если ты сама затеяла этот разговор.

На ходу я смотрела себе под ноги, чтобы учитель не глянул в лицо и не увидел, как мне этот разговор надоел. Когда мы миновали тёмную школьную двухэтажку, мне в голову пришла спасительная идея. В конце концов, об этом тоже давно хотелось спросить.

- Роман Иванович, скажите, пожалуйста, а в каком детдоме вы с Владимром Борисовичем нашли меня?

- Не знаю, Света. Нет, не смотри на меня так, действительно не знаю. Дело в том, что Владимир Борисович подбирал вас один. И достойно величайшего удивления, как он сумел всего за месяц собрать исключительно талантливых ребят, ни одной бездари, а сам при этом абсолютно глух в телепатическом плане.

Вот это да! Я на всякий случай предположила:

- А, может, он с кем-то другим ездил выбирать?

- Да нет, что ты! Он бы тогда мне рассказал об этом. Зачем секреты из этого делать, я бы не обиделся. Думаю, Света, это интуиция. Такая же, как при выборе лошадей. Мы же с ним проводили эксперимент: независимо друг от друга выбирали из нескольких лошадей самых отдатливых, самых перспективных. Он - по своим конным критериям, я - по способности воспринимать эмоции и мысли людей и реагировать соответственно. Так вот, совпадение было практически полным!

Учитель рассказал ещё несколько историй о том, какие опыты они с тренером проводили, когда мы были ещё маленькими, чтобы в этом участвовать, но я слушала вполуха.

[асызгуль]

Если Владимир Борисович искал нас по детским домом совершенно один, то зачем и он, и тётя Оля много раз рассказывали, что Роман Иванович тоже принимал в этом участие? Значит, кто-то из них врал. Но почему?

Я проводила учителя до электрички и на обратном пути только и думала, что, конечно, Владимир

Борисович нам не мог врать, но и Роману Ивановичу вроде бы врать было ни к чему. На мой вопрос он мог просто ответить: "Не помню", - в самом же деле, такое можно и забыть, ведь прошло целых девять лет, почти десять.

Вышло так, что я вместо ответа получила новый вопрос. Да не просто вопрос, а даже очень большую загадку. Она мучила меня очень долго, весь вечер, пока я не разозлилась на себя и не решила, что во всём виновато наше с Машкой расследование. Это из-за него повсюду мне стали мерещиться тайны, злоумышления, преступления... Я решила просто выбросить этот разговор из головы, не думать о нём. И мне это удалось - не зря Роман Иванович учил нас управлять собой.

ГЛАВА 11

В воскресенье утром тётя Оля сказала, что сегодня мы едем в Симферополь. Во-первых, зайдём на книжный рынок, во-вторых - погуляем, а в-третьих... оказалось, что она купила нам билеты на каскадёрское представление.

Все обрадовались, кроме нас с Машкой. Мы бы тоже скакали от счастья, но воскресенье же - единственный день, когда можно заниматься расследованием, не сбегая с уроков. Я даже предложила Машке заявить, что у нас болит голова и остаться дома, но Машка возразила:

- Не надо! Тогда из-за нас все раньше вернутся. Тётя Оля будет волноваться, и билеты пропадут, наверное, они дорогие.

Машка была права. Я согласилась, и пришлось срочно краситься. Если не подкрашивать мои ресницы, то глаза неопределённого зеленоватого цвета совершенно теряются среди здоровенных веснушек. Пока я этим занималась, настроение у меня стало получше, так всегда бывает, не только у меня, но и у взрослых тоже. Тётя Оля не красится, но вот, например, к математичке лучше не подходить, когда она дома без туши, теней и румян на лице. Это Арсен как-то на себе проверил.

А потом, перед выходом из дома, тётя Оля всем дала по три гривны на расходы, и я совсем перестала жалеть, что еду. В конце концов, не так часто мы попадаем в Симферополь. И в конце концов не каждый раз мы получаем столько денег.

У нас так заведено, что по выходным - или в субботу, или в воскресенье - тётя Оля и Владимир Борисович дают нам деньги на карманные расходы. Когда по гривне, когда по две, а если в это время удаётся выгодно продать лошадь, то и больше. Это хорошо, не приходится выпрашивать и унижаться, нам завидуют все в классе. Но зато, по правилам, кроме этого, больше до следующих выходных ты не получишь ни копейки, как бы не хотелось. Справедливо, как зарплата. И куда ты свои деньги тратишь - твоё дело, можно вообще ничего не покупать, копить, никто за этим не следит.

Владимир Борисович уехал на поезде, так что машина оставалась в Яблоневом, но у тёти Оли никогда не было водительских прав, и в Симферополь мы поехали электричкой. Пока мы шли по селу, на нас многие парни оглядывались, и даже Арсен не стеснялся, что идёт с девчонками. А в Симферополе на вокзале всё сделалось как обычно, никто уже на нас внимания не обращал, хоть мы по-прежнему чувствовали себя красивыми. Толпа, все люди спешат, бегут с чемоданами и тележками, везут мешки, тюки... Смотрят только на чёрное электронное табло, где оранжевыми точечками высвечивается время прибытия и отправления поездов и слушают только хриплые объявления из репродукторов.

На оптовом книжном рынке, который всего в пяти минутах ходьбы от вокзала - только перейти заполненную машинами и троллейбусами площадь - тоже народу полно, но меня почему-то книжная толпа совершенно не раздражала, в отличие от вокзальной, где так и хотелось дать пинка тем, кто попадался под ноги и слепо тебя толкал.

Тётя Оля остановилась и посмотрела на красивые часики на золотистом браслете - когда мы были маленькими, то думали, что они из настоящего чистого золота:

- Через тридцать минут все встречаемся здесь. Вы уже люди взрослые и оправдания вроде: "Засмотрелся и забылся" совершенно не принимаются!

Она сказала это суровым голосом, но в конце улыбнулась, и мы заулыбались в ответ.

Димка остался с тётей Олей, как остальные - не знаю, а мы с Машкой пошли вместе. Хотя, если честно, лучше бы я вообще осталась возле гастронома. Не потому, что не люблю книги. Наоборот, трудно удержаться, чтобы не купить, например, очередной детектив Дика Фрэнсиса, он здорово пишет о скачках, читаешь не просто интересный детектив, а настоящий учебник по стипль-чезу. А я твёрдо решила не потратить из моего трояка ни копейки. Дома, в копилке, у меня уже было десять гривен. Сейчас к ним добавлю три, если хотя бы одну дадут в следующую субботу, у меня наберётся как раз столько, чтобы купить английский крем от веснушек. Он продаётся здесь, в киоске на улице Горького. Продавщица рассказала, что, конечно, белой как лилия не станешь, после того, как начнёшь пользоваться этим кремом, но уже через неделю веснушки сделаются гораздо бледнее. И если не загорать, прикрывать лицо от солнца, их заметно не будет. Я страшно не люблю носить даже бейсболку, не говоря уж о всяких бабских шляпках, люблю подставлять солнцу лицо и могу смотреть на него, почти не щурясь... А в пасмурные дни у меня даже настроение портится. Поэтому до сих пор не получилось решить, покупать крем или нет, но на всякий случай деньги я копила.

На книжном рынке столько толкалось народу, что можно было ходить только маленькими шажками и приходилось крепко держать Машку за руку, чтобы толпа не разделила нас. Я смотрела поверх голов, пытаясь не коситься на книжки, иначе можно не удержаться и всё-таки потратить деньги. Никто из нашего класса бы этого не понял, они вообще не понимают, зачем читать, если это в школе не задают. Базар раскинулся на лестнице у огромной пятижэтажной артековской гостиницы, которая всегда выглядела совершенно нежилой. Ни разу при мне никто не выходил из стеклянных дверей, их плотно загораживали палатки с книгами. Машка затормозила возле одного из прилавков, я, конечно, тоже остановилась, и вдруг...

Сначала я как бы почувствовала знакомый пристальный взгляд. Поёжилась чуть-чуть под ним, потом не выдержала и обернулась.

Да, взгляд был, и взгляд, безусловно, знакомый. Снова прямо на меня смотрел объектив видеокамеры. Я окаменела, как и в первый раз. Наверное, к тому, что тебя снимают надо просто привыкнуть. Если впервые садишься на незнакомую лошадь, тоже неуютно в первые минуты, не знаешь, чего ожидать, пока не настроишься на ее мысли.

Ожить я смогла только тогда, когда поняла, что здесь недалеко должен быть Денисюк. Ведь рядом с камерой стоял тот самый, одетый в джинсу, длинноволосый оператор. Тот самый, который сказал, что я фотогеничная.

С одной стороны надо было сказать ему пару ласковых слов, чтоб не ленился носить с собой фильтры и снимал красиво, а не так, как в жизни. А с другой стороны, не хотелось ссориться, ведь он работает с Денисюком.

Я так долго и пристально смотрела на оператора, что он оторвался от видоискателя камеры и мне подмигнул. Узнал! Я почти уже решила бросить Машку и подойти заговорить с ним, но тут рядом с джинсовым возник плотненький усатый мужичок в клетчатом коричневом пиджаке и начал говорить ему прямо в ухо, видно, давал указания. Стоило ему закончить, оператор подхватил камеру вместе со штативом и куда-то исчез.

[асызгуль]

Конечно! Я опять напридумывала чёрт-те-чего! Денисюк же не один-единственный журналист на Крым-ТВ. Наверное, джинсовый работает и с ним, и с другими...

- Свет!

Я вздрогнула.

- Тяну-тяну тебя, а ты на небо смотришь... НЛО увидела?

- Нет, так, одного знакомого.

- А... Пойдём, выйдем из этой толкучки, я тебе покажу, что купила!

На месте встречи перед рынком возле дверей гастронома нас уже ждали тётя Оля и Димка. Димка был ужасно счастливый, он прижимал к животу большую раскраску с картинками о приключениях Маленького Пони. Ту самую, где лошади вообще на лошадей не похожи. Димка страшно любил раскрашивать и один раз по секрету сказал мне, будто мама всегда ему покупала раскраски - много разных - и говорила приходящим в гости, что сын красиво подбирает цвета.

Димка много рассказывал о своих придуманных родителях и, что самое странное, говорил каждый раз одно и то же, хоть и разными словами. Словно действительно вспоминал, а не сочинял. Машка подтолкнула меня:

- Смотри!

Она протягивала мне не слишком толстую книжку в чёрном переплёте. На обложке белые буквы

- "Криминалистика. Учебник для юридических вузов."

- Ну! А я думала, ты нового Фрэнсиса купишь.

- Я хотела, но потом решила, что эта нужней, мы же совсем не знаем, как надо правильно вести расследование. С научной точки зрения.

- Э! Что там у вас? - из толпы выбрался Арсен.

Машка повернула книгу названием к себе:

- И всё тебе покажи, всё расскажи, ещё пальцем дай потрогать...

- Ага! Дай!

Я вмешалась:

- А ты чего купил?

Он покосился на тётю Олю:

- Во! Смотри! Я не то, что некоторые. От жадности сдохнут, а не покажут! Только тёте Оле не говорите.

Понятное дело, почему не говорить. Арсен купил тоненькую книжечку "Дао любви". Голубенькая такая, а на обложке двое - мужик и женщина - этим самым делом занимаются.

- О! Покраснела, покраснела! Светка покраснела!

Я торопливо отвернулась:

- Дурак!

Тут подошли Верка с Аней. Арсен быстро спрятал свою эротическую книжку под куртку. Он почему-то и Верки и Ани стеснялся, так же как и тёти Оли, а нас с Машкой постоянно дразнил. Я потихоньку спросила у Машки:

- Я сильно красная?

Она заглянула мне в лицо:

- Да нет, не очень... Щёки только.

- И нос?

- Ага...

Пудреницу я, конечно же, забыла. Мало того, что красноносость не запудришь, так теперь надо очень следить, чтобы не размазать тушь с ресниц. А то придётся у Верки зеркальце одалживать. Машка-то в жизни никогда не красилась...

Тётя Оля сказала, что времени до представления ещё достаточно, и можно погулять по Симферополю. Если честно, мне этот город совсем не нравится. Другое дело Севастополь! Там море, много деревьев, и сам город красиво раскинулся на горах. Симферополь плоский и пыльный, улицы узкие, народу полно, водители машин дорогу не уступают, едут прямо на тебя, если быстренько не отскочишь, наверняка задавят. И ещё - воздух душный. Пахнет бензином, дымом, из открытых форточек домов несёт пригоревшей едой.

У меня разболелась голова. Это всегда так - у тех, кто живёт в деревне, голова болит от городского воздуха, а у тех, кто в городе - от деревенского, он слишком чистый. Вы не думайте, я не сочиняю. Летом к Вальке, которая учится с нами в одном классе, приезжала двоюродная сестра из Севастополя. И у неё, у этой сестры, голова болела по-страшному. Валька рассказывала, никакие таблетки не помогали, так сестра ходила на Симферопольскую трассу. Там ездит машин побольше, чем в селе и там этой девчонке становилось легче. Но потом, где-то через неделю, голова у неё болеть перестала - привыкла.

Только я, наверное, никогда к городскому воздуху не принюхаюсь. Ни за что не хотела бы жить в Симферополе! Мало того, что дышать противно, так ещё и тесно, народу полно и все толкаются.

Мне сначала даже каскадёрское представление из-за этого не понравилось. Ведь это были АВТОкаскадёры, и на стадионе, где они выступали, бензином воняло гораздо сильнее, чем в городе. Но если не замечать запаха, было довольно неплохо. Машины носились по травяному полю наперегонки, разворачивались на полном ходу, их заносило и раскручивало, как в фильме о погонях. Они ездили боком, на двух колёсах, выписывая сложные кривые, похожие на фигуры манежной езды. Пассажиры в это время вылазили из дверец и строили на крышах живые пирамиды. Димка ёрзал на коленях у тёти Оли и повизгивал от восторга в самых переживательных местах. Второе отделение было мотоциклетным. Мотоциклисты прыгали через легковушки со специального трамплина, сделанного из длинных досок, и перед каждым прыжком в ряд подставляли новый автомобиль, боком, конечно, а не в длину. Самый прыгучий из каскадёров перемахнул через семь машин. В принципе, конечно, ничего, но, я прикинула, лошадь может прыгнуть ничуть не хуже, причём без всякой помощи вроде трамплина. И мы с Боргезом сможем. Но не сейчас, позже, Боргез пока ещё молодой.

После трамплинных прыжков начался новый трюк. В центре поля с самого начала представления стояла огромная гора из двухметровых катушек от телефонного кабеля. Наверное, они были чем-то скреплены, чтобы не рассыпаться. Я думала, что эта катушечная гора стоит просто так, для красоты, катушки были ярко раскрашены вроде препятствий на конкурном поле. Оказалось, что это действительно препятствия. На зелёный стадион выехал мотоциклист в алом комбинезоне. Сделал круг по полю, остановился возле катушек, как-то по-особенному раскачал на рессорах мотоцикл и... Вспрыгнул на нижнюю катушку! Прыжок - и замер! Я своим глазам не поверила. Никогда не подумала бы, что мотоцикл можно заставить

[асызгуль]

такое делать! Ещё один прыжок... Ещё один... Катушки поднимались на высоту метров десять. Неужели он дойдёт до вершины? Прыжок! Я уже забыла про то, как бурчала, что от этих мотоциклов только бензиновая вонь, я смотрела, замерев - катушки кренились в стороны под разными углами, сорваться с них было очень легко, ведь у мотоциклов нет цепких копыт, одни лишь круглые колёса... И думать, рассчитывать движения, механизмы не могут, всё приходится делать самому всаднику... Алый мотоциклист всё-таки добрался до вершины и, замерев на месте, помахал зрителям рукой.

Стадион взорвался воплями и аплодисментами. Я шипела от злости. Ну разве так можно орать, когда человек должен быть полностью сосредоточен! Неужели никто не понимает, насколько это опасно? Хорошо ещё, что мотоцикл не шарахнется от внезапного шума, как может шарахнуться лошадь!

Теперь ему предстояло спускаться. Путь вниз всегда труднее, это я знаю точно, Боргез по каменистому осыпающемуся склону спускается осторожнее и медленней, чем поднимается. Зрители следили за спуском, замерев. И я замерла вместе со всеми, а потом заметила, что пальцы у меня сжаты, как будто повод в руках держу, и я так балансирую корпусом, словно это мне приходится одолевать опасный спуск верхом. Глупо, конечно, но даже после того, как заметила это за собой, я не села ровно и не разжала рук. Мне казалось, что это помогает мотоциклисту в алом комбинезоне. Хоть немного, но помогает не сорваться стремительно вниз, не покатиться, потеряв равновесие, по катушечным рёбрам. Осталось пять катушек... Четыре... Три... Одна! Последний прыжок, с жёлтой катушки на поле стадиона, и мотоцикл, взревев, помчался по кругу. Всадник - теперь я не могла называть его по-другому - поднялся в седле и выпрямился, не держась за руль, вскинул обе руки вверх.

Вот теперь было можно кричать! Он победил! Пусть не на соревнованиях, всё равно победил!

Я хлопала так, что ладони зачесались и уже ни капли не жалела, что поехала в Симферополь. Ничего, расследование подождёт.

А потом мы ели пирожки в скверике у стадиона. И я заметила вдруг, что у меня перестала болеть голова.

Пирожки были жареные, с картошкой и с капустой, очень вкусные. Тётя Оля рассказала, что её мама всегда запрещала ей покупать уличные пирожки, а она всё равно покупала. А когда уехала в Ленинград учиться на искусствоведа, только на них и жила. Мама-то осталась дома, в Киеве, и можно было есть любимую пищу сколько угодно.

Верка быстренько проглотила свои два пирожка и попросила нежным голоском:

- Тётя Оля, можно я пойду посмотрю каскадёрскую технику?

Лицо у тёти Оли было мечтательным, наверное, снова она вспоминала Ленинград и то время, когда была молодой. Кажется, она даже не очень-то вслушивалась в то, что сказала Верка:

- Можешь, но только недолго, чтобы потом искать не пришлось. Через полчаса вернись.

Верка поправила волосы и хитро улыбнулась. Когда она ела пирожки, то, естественно, слизала всю помаду, но губы у неё всё равно остались яркими, цвета полуспелых вишен.

Как же, на технику ей захотелось посмотреть! Она пошла с каскадёрами знакомиться!

По-моему, это просто глупо. Ну что, подойти к незнакомым людям и сказать: "Здрасьте, давайте дружить!", или заявить: "У вас мотоциклы, у нас лошади, поэтому мы - братья по разуму"?

Но Верка действительно может именно с этого и начать разговор. При этом и сама не смутится, и те, к кому она обратится, не посчитают её дурочкой, решат, будто так и надо. Дело в том, что она красивая. Сразу-то её прыщей никто не заметит. Да если даже заметит... Два-три прыщичка - это не веснушки в пол-лица величиной. Красивые знают, что они красивые, поэтому и не стесняются. А у Верки ещё и фигура хорошая, я сама слышала, как парни из Аниного десятого класса это говорили.

Пирожки уже были съедены, и мы просто сидели на скамейках, грелись на солнышке. Скоро начнётся октябрь, а тополя даже не начали желтеть. Я запрокинула голову, смотрела на качающиеся в прозрачном ярком небе зелёные верхушки, весело вспыхивали солнечные лучики, прокалывающие густую листву. Было так хорошо, словно вокруг не было города.

Я стала представлять, что вот подниму сейчас голову и увижу Денисюка. Он скажет: "Привет, Света!" И я скажу: "Привет!" А потом он пригласит меня зайти на телевидение. И мы увидим суматоху, потому что ведущая одной из программ заболела, и её некому заменить. А программа молодёжная, ведущая не должна быть взрослой тёткой, вокруг же, как назло, только престарелые. И тогда Денисюк окинет меня оценивающим взглядом и скажет: "У меня есть на примете девушка. Она довольно неплохо держится перед камерой".

Веркин голос вспугнул мои мысли:

- Вот! Я пришла! Ровно полчаса, засекли? Тётя Оля, люди, пошли! Я познакомилась с начальником каскадёров, с Виталием Алёхиным, он пригласил нас прийти. Это тот самый, в красном комбинезоне!

Если честно, я чуть не умерла тут же на скамейке, крашеной облупившейся бурой краской, на шестиугольных плитках аллеи, в тени пирамидальных тополей.

Познакомилась с Алым Всадником!

И наверняка понравилась ему...

Тётя Оля нерешительно сказала:

- До электрички сорок минут осталось. Не успеем - автобусов сейчас не будет, а следующая электричка только в половине девятого вечера.

Я готова была сказать: "Да-да, пошли скорей на электричку", но Димка, и Арсен, и даже Аня тут же заявили чуть ли не хором, что знакомство с каскадёрами стоит любого ожидания. А Машка - нет, чтобы меня поддержать! - уткнулась в книгу и молчала, изучала свою криминалистику.

Каскадёры размещались в трёх больших автофургонах, припаркованных в дальнем углу стадиона. Вокруг лежали на боках и кренились на подпорках мотоциклы, стояли легковушки, валялись бухты железных тросов, разные непонятные железяки. Суетились люди, пахло бензином, краской и нагревшимся за день на солнце железом.

Самое интересное, что среди каскадёров были парни и девушки примерно нашего возраста. Ну, может, на год старше. Во всяком случае, они выглядели младше Ани. Судя по их занятому виду, они по-настоящему участвовали в представлении. Сначала я немного позавидовала им, а потом сообразила, что мы со стороны смотримся ничуть не хуже, когда работаем с лошадьми. И Владимир Борисович обещал весною вывезти нас на соревнования. Тогда деревенские не будут подкалывать, мол, какие вы спортсмены, идите у себя на горе безвылазно.

- Вот! Это наши! - гордо сказала Верка. Она стояла рядом с высоким светловолосым парнем. Он был одет обыкновенно, в синие потёртые джинсы и клетчатую рубаху, но я сразу поняла, что это и есть тот самый Виталий Алёхин, алый всадник. У него было некрасивое загорелое лицо, белый шрам пересекал щёку - от левого уха до носа. А глаза оказались неожиданно добрые, тёмно-карие, с золотистыми крапинками. Тут я спохватилась, что в упор его разглядываю, и он обо мне неправильно подумает, и отошла в сторонку, сделав вид, будто внимательно смотрю, как замасленный работяга рисует жуткую драконью морду на дверце облезлого "Москвича-412". И, стоя так, бросала на Алого всадника быстрые незаметные косые взгляды. Говорит с Аней. Теперь - с тётей Олей.

Наши потихоньку разбредаются в стороны, только тётя Оля стоит рядом с Алёхиным, и они чему-то смеются.

[асызгуль]

Я так старалась услышать, о чём они говорят, что вокруг меня словно выключились все другие звуки. Но разговор был очень уж негромким, и слов я не разбирала, словно говорили на иностранном языке. Интересно... Наверное, это так светит солнце... С моего места показалось, что тётя Оля сделалась молодой. Нет, не очень молодой, просто гораздо моложе сорока пяти лет, примерно такой же, как Алый Всадник. Ага, к ним подошла Верка, стоит рядом и смотрит так, словно Алёхин - её собственность...

Вдруг тётя Оля рванулась в сторону:

- Дима!

Я вздрогнула, снова как бы включились все звуки и меня почти оглушило лязганьем железа, рёвом моторов, гудением голосов. Это из-за внезапности, на самом деле шумели вокруг меня ничуть не громче, чем раньше.

Димка забрался на одну из кабельных катушек, стоявшую ребром, и она медленно стала поворачиваться, а он цеплялся руками за её бортики.

Конечно, Алёхин подхватил Димку прежде, чем тётя Оля добежала до катушки. Интересно, при этом все движения у него были неторопливыми, словно несчастный случай просто не мог произойти, а всё шло как надо. Ну, залез пацан на катушку. Ну, зашаталась катушка. А взрослый гибкий и сильный человек взял мальчика и поставил на землю. Я уже давно замечала, что интересные и героические дела, такие, после которых все будут смотреть на тебя с восхищением, достаются исключительно подходящим людям. А если ты ничем не примечательная, обыкновенная - ходи себе в школу... Ведь сейчас, когда надо было спасать Димку, я стояла совсем рядом - и не замечала угрожающей ему опасности. Наверное, если б не было здесь Алёхина, катушка бы не стала поворачиваться и Димка слез бы сам...

Тётя Оля прижала Димкину голову к своему животу и стала благодарить Алёхина и тревожно оглядываться по сторонам, разыскивая глазами остальных. Конечно же, после этого она нас со стадиона увела.

До электрички было ещё три часа, и мы долго медленно гуляли по Симферополю. Впереди - тётя Оля, Димка, Верка и Аня. Арсен - немного в стороне, вроде бы как сам по себе, а мы с Машкой - позади всех. Солнце опускалось и Симферополь медленно остывал, наступали дымчатые сумерки, озарённые оранжевым и белым светом уличных фонарей. Мне ужасно хотелось поговорить об Алом Всаднике, но Машка читала на ходу и на все вопросы отвечала "угу". Я хотела обидеться, но так устала, что даже обижаться не могла и начала просто потихоньку отставать. Хотелось оказаться одной. Совсем одной.

Да, наверное, взрослые правы. Люди моего возраста просто обязаны влюбляться. Это естественно. А раз меня их предположения возмущают, значит, я просто не доросла. По свидетельству о рождении мне целых четырнадцать лет, а разум детский. Нет, надо этим заняться, чтобы в случае вопросов отвечать с полной уверенностью, что у меня есть парень, и я его ревную, целуюсь с ним и гуляю в обнимку. Жалко, придётся много времени тратить на это, но ничего не поделаешь - надо. Только уж если влюбляться, то не так по-идиотски, как девчонки из нашего класса. Не в смазливого Ди Каприо, не в "нанайца" или "Иванушку", которых видишь только по телевизору. В настоящего человека. Такого, как Денисюк. Или Алый Всадник. Ну и что, пусть он некрасивый. Зато смелый. И умеет побеждать. И у него такие глаза, что хочется смотреть в них, не отрываясь, долго-долго.

Только вот как узнать, когда ты уже влюбилась, а когда - ещё нет? Может, я уже как надо влюблена, а сама этого не замечаю?

Неожиданно меня ухватили под руку. Верка!

- Ну, как тебе Виталик?

- Ничего... - я постаралась сделать вид, что мне этот вопрос абсолютно безразличен.

- А ты ему понравилась!

- Ага, как же!

- Не, на полном серьёзе. Он сказал, что ты яркая. И волосы у тебя как флаг.

- И веснушки как блин.

- Ой-й, да чё ты зациклилась на своих веснушках! У меня вот губы, например, такие, будто я целыми днями с мальчишками лижусь. Я ж - ничего!

Я мрачно посмотрела на Верку. Издевается она, что ли?

- Слушай, Свет, - продолжала она, - как ты думаешь, меня Борисыч отпустит?

- Куда?

- С каскадёрами. Знаешь, когда я говорила с Виталиком, ещё первый раз, одна, то он сказал, что хотел бы взять в свою команду кого-нибудь с лошадью. Чтобы сделать номер "Конь и мотоцикл". Понимаешь, показать одни и те же действия в исполнении живого существа и машины. Например, лошадь встаёт на дыбы - мотоцикл на заднее колесо. Лошадь прыгает через препятствие - мотоцикл тоже. Классно! Так что ты думаешь, отпустит?

- Вместе с твоей кусучей Змеюкой?

- Конечно! Как без неё?

- М-м-м... Думаю, нет. Ну, во-первых, он же за тебя отвечает. А во-вторых - школа.

- Да на фиг она мне нужна!

Я пожала плечами:

- Мне тоже. А что поделаешь?

- Что-что... Можно и - фьюить! Без спросу.

- Ага, а потом за тобой вся украинская ментура будет гоняться. Исчезла девочка с дорогой кобылой! А когда найдут ещё... Виталию, - это имя почему-то выговаривалось с запинкой, - впаяют на полную катушку. За развращение малолетних.

- Ты чё - совсем?! Я - с ним!? Он же старый, тридцать лет, а то и больше! У тебя крыша поехала...

- У меня-то нет... Но ты же знаешь, когда девушка с мужиками убегает, о чём в первую очередь думают? Ага, трах-трах. Больше ни на что мозгов не хватает.

Верка замолчала. О таком варианте событий она просто не подумала. Потом, когда мы переходили мостик через мутный осенний Салгир, она сказала с тоскою:

- Они из Симферополя в Донецк поедут... Потом - в Харьков... Знаешь, Светка, я, наверное, в прошлой жизни точно цветком была. Говорят же, что все женщины первоначально рождаются цветами... Я была перекати-полем...

- Иди ты! - вот уж кто-кто, а Верка была розой или яркой садовой гвоздикой. Перекати-поле - круглый колючий кустик с мелкими белыми цветами, похожими на пучочки коротких ниток. Осенью он высыхает на корню, делается тускло-бурым и торчит так среди поля, или ветер его срывает и катает по земле. А наши конюха делают из перекати-поля веники и мётлы, которыми удобно сметать солому и навоз.

[асызгуль]

- Нет, - упрямо сказала Верка, - я точно была перекати-полем. Понимаешь, как только узнала, что можно уехать с каскадёрами, даже больно стало. Я бы всю жизнь ездила, ездила, никогда бы не сидела на одном месте.

- Надоело б.

- Не-а! Эх, скорей бы мне было шестнадцать, чтобы паспорт получить!

- Ага, - я была с ней совершенно согласна.

Небо на западе было всё ещё светлым, зеленоватым а в городе уже стало совсем темно. Мы шли вдоль улицы, мелькали фары и стоп-сигналы, в сухом асфальте отражались огни светофоров и уличных фонарей. Вдруг Верка быстро глянула на меня, словно кольнула коротким взглядом:

- Машка купила "Криминалистику". Ты что, втянула её в эту историю? Тоже, подруга!

Верка всегда так, говорит-говорит спокойно, а потом ужалит. Я блокировала её удар и перехватила инициативу:

- Она сама себя втянула. Слушай, а чего Анька не переживает? Вы ж тоже подруги, в одной комнате спите!

- Что ей переживать?

- Ну как же! Владимир Борисыч же выгнал с работы её любимого Витеньку!

- Знаешь, - Верка явно растерялась, - а ведь она точно не переживает. Они же, между прочим, спали... А теперь она про него даже не вспоминает. Не плачет, ходит весёлая, довольная... Ей плевать!

До электрички мы гуляли долго и все, не только маленький Димка, устали. Так что вагон сидячий мы очень даже легко превратили в спальный, повалились все друг на друга и, если бы не тётя Оля, наверное бы не проснулись на нашей станции и уехали бы в Севастополь.

Вышли, поёживаясь. Хорошо, что все захватили куртки! Со сна, после душного вагона электрички, даже спокойный прохладный вечер показался нам очень холодным.

Под платформой горели сигаретные огоньки и тянуло не табачным дымком. Там пацаны курили анашу. Из темноты меня окликнули:

- Светка! Э! Тебя Олег искал!

По голосу я узнала Игорёшку, Олегова соседа.

- А зачем?

- Не знаю! Но искал!

Тётя Оля глянула на меня неодобрительно и я подумала, что это из-за того, что я говорю с теми, кто курит план, и она боится, что я тоже начну. Вот уж нет, ни за что на свете! От анаши тупеют по-страшному! Год-два - и человек из нормального превращается в настоящего дуба, который может смеяться от детсадовских анекдотов про Чебурашку и Гену.

Но оказалось, дело совсем не в том. После позднего ужина тётя Оля отозвала меня в нашу с Машкой комнату - она никогда не говорит о личном при всех, только с глазу на глаз - и начала воспитывать.

Мол, я совершенно зря связалась с Олегом. Он алкоголик, и у него с мозгами не всё в порядке, просто сумасшедший. И о репутации надо подумать, потому что по селу чёрт-те-что про нас говорят. И вообще, организм у меня молодой, неокрепший, вдруг забеременею?

Мне стало смешно и я уже хотела всё объяснить тёте Оле, как вдруг меня поразила одна мысль, и я только слушала с виноватым видом и кивала: да, виновата, да, исправлюсь...

Дело в том, что, сколько мы дружим, Олег никогда меня специально не искал. Все наши встречи получались как-то так, сами по себе.

Если он искал меня, значит, случилось что-то важное. Что?

ГЛАВА 12

Я хотела на другой же день после уроков найти Олега и поговорить с ним, но ничего не получилось.

На предпоследнем уроке, на биологии, в кабинет заглянул Костик - собственной персоной!

- Извините... Здравствуйте, Инна Петровна, можно вас на минуточку?

Надо же! Он знает имя биологички, хотя до сих пор ни разу не появлялся в школе, ему всегда было до такой степени на нас плевать, что он даже не задавал обычного вопроса, который всегда задают взрослые, когда не знают, о чём говорить со школьниками: "Как ваши оценки".

Машка удивилась:

- Интересно, чего это он? Явно, в лесу что-то сдохло, раз Костик в школу припёрся!

Инна Петровна улыбнулась Костику - конечно, он же смазливый такой, хоть и маленького роста! - и вышла. Вернулась минут через пять.

- Измайлова, Орехова, Зуйков - собирайтесь, вам надо домой.

Это я, Верка и Арсен. Машкину фамилию биологичка не назвала. Я посмотрела на Машку - она безразлично пожала плечами: ну нет, так нет.

В классе, естественно, зашумели:

- Э, я тоже хочу домой!

- И мне надо домой, у меня детки плачут, маму хочут!

- Ни фига себе, чего этим всегда везёт...

Инна Петровна сделала нам жест - мол, выметайтесь поскорее, - и негромко сказала:

- Тихо! Продолжаем урок!

И все замолчали. Из всех школьных учителей только биологичке никогда не приходится орать. Дело в том, что наш физрук, тот самый, который секцию бокса ведёт - её муж. Как-то раз, года два назад, один пацан решил "доводить" биологичку. Так физрук поймал его на селе и выпорол, не будет же он бить морду мелочи тринадцатилетней. Выпорол самым натуральным образом. Посреди улицы снял с него штаны и по голой заднице - ремнём. Представляете, какой позор!? И теперь Инну Петровну все слушаются. Как-то не хочется проверять, вступится ли за неё муж ещё раз.

Если повезло, то повезло. Мы быстренько собрали вещи - и вперёд. Только Машка осталась. И у меня возникло такое гадкое чувство, что я её бросаю, хотя я-то тут не при чём, это Костик не отпросил её с уроков...

[асызгуль]

В пустом коридоре гулко звучали наши шаги. У большого школьного окна с узким подоконником нас ждали Костик и Аня.

- Сейчас приезжают покупатели, - сказал Костик, - надо лошадей почистить и показать так, чтобы Владимиру Борисовичу не было за вас стыдно.

"И мой кошелёчек не похудел", - мысленно добавила за него я и спросила:

- А почему Маша не с нами?

Костик удивился:

- Разве она уже в порядке? Она же пока ещё не ездит.

Он был прав. Машка после подчинения Муската стала приходить смотреть на тренировки, но в седло не садилась. Только вот Владимир Борисович забрал бы из школы всех, независимо, кто полезен, а кто - не очень.

Костик решил, что вопрос закрыт:

- Давайте в машину!

У него, в отличие от нашего тренера, был не работяга-"газик", а "джип-чероки" тёмно-вишнёвой масти. Мы вчетвером уместились на заднем сиденье, правда, из-за Ани было тесновато, очень она толстая. Когда поехали, Арсен спросил:

- Это что, Владимир Борисович покупателей прислал?

Аня авторитетно заявила:

- Кто же ещё!

- Чего же он сам не приехал?

- Мало ли, дела...

Аня с Арсеном говорили довольно громко. Не орали, конечно, но Костик вполне бы мог услышать их слова и объяснить, в чём дело. Арсен, скорей всего на это и рассчитывал. Но Костик ничего не сказал.

Приехали на ферму, и он снова заторопил нас:

- Быстренько шевелитесь, чего вы как мухи сонные, переодевайтесь - и на конюшню!

- А кого седлать будем? - спросила я.

- Всех, всех до единого!

Мы переглянулись. Интересно, что это за покупатели такие, что им надо показывать всех лошадей? Те, кто раньше бывал на нашей ферме, делились на два сорта: одни, их было гораздо больше, покупали лошадей для конкура, а другие - просто чтобы кататься. Если Владимир Борисович ошибался в способностях лошади, а это иногда случалось, или кто-то специально заказывал, мы кроме спортивных лошадей готовили ещё и прогулочных.

Лошадь, которую покупают, чтобы кататься по полям - по горам, может скакать не слишком резво, прыгать же и вовсе не уметь. Она должна быть красивой, выносливой, послушной и спокойной как слон. Сейчас у меня прогулочных нет, да и вообще на ферме только одна такая, серая Фланель, та, которую Верка работает.

Костик с блокнотом в руках ожидал нас у дверей конюшни.

- Аня седлает Хаганку, Вера - Флагмана, Арсен - Аверса, Света - Бизнеса. Надо будет попрыгать... Знаю, что у вас не все кони одного уровня, показывайте то, что они умеют, что не умеют - пропускайте... Потому будете демонстрировать своих основных коней, потом - тех, что остались. И всё в темпе, в темпе!

Никогда раньше покупателям не показывали Наших лошадей. Тех, которых мы вырастили из жеребят. Наших самых близких друзей. Все на ферме - и конюха, и Костик - знали, что один лошади продаются, а другие - нет. У меня внутри живота заскреблось нехорошее предчувствие, но я постаралась его заглушить. В конце концов, наши кобылы-жеребцы лучшие на конюшне, может быть, покупатель хочет заключить договор на будущее, тогда, конечно, ему надо обязательно показать, каких лошадей готовят под руководством Владимира Борисовича Степко.

Ну и потом, Костика тоже надо слушаться, ведь он - компаньон Владимира Борисовича. Без него, может быть, и фермы нашей не было бы...

Конечно, идея пришла в голову именно тренеру. Лошади очень хорошо чувствуют эмоции людей. Даже обычных людей. А раз так, телепаты смогут буквально разговаривать c ними. Любой спортсмен мечтает об этом!

И Владимир Борисович начал искать в детдомах ребят, у которых были бы задатки телепатических способностей. Первой оказалась Аня, потом я, потом - Арсен, Верка и Машка. Так рассказывала тётя Оля. Димка на ферме появился два года назад. Ему тогда было пять лет.

Но само переоборудование бывшей молочной коровьей фермы под конюшню на двадцать лошадей с конкурным полем поблизости, требовало много денег. И деньги нужны были, чтобы закупить молодых лошадей. Вот затем и нужен был Костик. Вообще-то его зовут Константин Петрович, но мы - конечно, за глаза - называем его Костиком, потому что он совсем ещё молодой. В лошадях он не совсем не разбирается, но зато у него есть деньги. Он - хозяин десяти магазинов видеоаппаратуры, которые разбросаны по всему Крыму.

...Когда Боргез увидел, что Его Человек понес мимо него знакомое коричневое седло, он забегал нервно по деннику и я почувствовала его обиду. Ну да, обычно его всегда седлают первым. Пришлось оставить седло возле Бизнеса и вернуться к Борьке и успокаивать его. Костик, бегавший по конюшне, заметил это и наорал на меня, чего, мол, я копаюсь и сюсюкание развожу. Я внутренне ужасно возмутилась, ведь, между прочим, мы вовсе не обязаны его слушаться, и тоже чуть не наорала на него, но всё же сдержалась, потому что Владимир Борисович приучил нас к тому, что взрослым нельзя грубить, и на конюшне это было святым правилом. А в селе, в школе - как получится.

Наконец мы с Бизнесом выехали на конкурное поле и я поняла, почему Костик был таким взвинченным и торопил нас.

Покупатель оказался иностранцем. Он облокотился на ограду и смотрел, как мы делали первую рысь перед прыжками. Костик быстро говорил ему что-то, жесты у него от уважения к приезжему сделались короткими, суетливыми. Я не могла понять, на каком языке они говорят, точно не по-английски, английский бы сразу узнался, мы ж его в школе учим.

Не только я поняла, что покупатель необычный, иностранцев у нас ещё не было. Все наши так и старались проехать поближе к нему. Понятно, зачем - попробовать уловить его эмоции. Довольно трудно это делать во время езды, но что-то уловить можно. Я, например, почувствовала его ровный интерес. Он наблюдал за движениями лошадей, так, как если бы оценивал, не фальшивит ли гитара. И общий склад его мыслей совершенно не отличался от склада мыслей нормальных людей, я-то думала, иностранцы будут от нас отличаться.

По-разному смотрели на нас посторонние. От взгляда этого человека хотелось показать всё, что мы можем.

[асызгуль]

Мы с Бизнесом первые начали разминаться на галопе - с правой ноги, потом с левой, смена ноги, восьмёрка, ещё одна, вольты направо и налево... Пока мы чистили лошадей, дядя Серёжа вынес спрятанные на время отсутствия тренера стойки препятствий и жерди, но установил их как попало, только чтобы вид препятственный был, и Костик сейчас бросил покупателя и побежал устанавливать их, как надо для прыжков. Сам! Лично! Не побоялся ручки испачкать! Это уж не просто волк в лесу помер, это что-то совсем исключительное. Он раньше на лошадей только со стороны смотрел, ни к сёдлам, ни к уздечкам, ни, тем более, к тяжёлым жердям не прикасался. Я подъехала к нему:

- Константин Петрович, что нам прыгать?

Бизнес, разгорячённый галопом, часто дышал, переступал с ноги на ногу, и Костик боязливо отступил подальше:

- Ну... сначала вот через эту жердь, потом вон через то препятствие, как там оно называется...

- Параллельные брусья, - я нарочно спросила у него, знаю же, что ни черта он в конкуре не смыслит. И не подкопаешься - мне же действительно надо знать, по какому маршруту прыгать.

Наши увидели, что мне дают указания и тоже подъехали. Костику сделалось совсем неуютно в окружении рослых лошадей с раздувающимися после галопа ноздрями, розовыми изнутри, и слишком живо, по его мнению, поблёскивающими глазами. Он этак нервно оглядывался, не собираются ли Хаганка или Аверс его укусить. Пожалуй, если бы не покупатели, кто-нибудь из нас наверняка бы доставил себе удовольствие... Но мы же не маленькие, дело есть дело.

Костик всеми силами пытался всё же сделать вид, что ему не страшно:

- Ага, ага, параллельные брусья... Потом будете прыгать через каменную стенку, потом через канаву...

- Ездой направо или ездой налево? - это ещё одна подколка.

Но Костик вывернулся:

- Выбирайте сами, вы же опытные спортсмены.

Ну ладно, Костик сказал это с издёвкой, и-ро-низировал другими словами. Но мы сейчас действительно покажем им - и Костикам толстым, и покупателям!

И мы показали.

Бизнес, вообще-то, прыгун неплохой, вот только канавы не любит. Для разминки мы пару раз прыгнули невысокий "чухонец"*, потом "калитку"** . Чисто!

На "параллельные брусья" будённовец*** потащил****, потому что немного побаивался высотно-широтных препятствий. По вдохновению, я не стала сокращать его галоп, наоборот, выслала вперёд, потому что видела, именно на такой скорости мы подходим точно в расчёт. Гнедому даже не пришлось особенно сильно отталкиваться, просто ноги подобрал повыше - хватило с запасом.

Правда, разогнавшись, мы после "параллелок" улетели аж на другой, свободный от препятствий конец конкурного поля, но это не страшно, не соревнования ведь, никто время не засекает.

"Каменную стенку" мы прыгнули чистенько, как по учебнику. Подошли к препятствию точно в расчёт, оттолкнулись с нужной силой, гнедой хорошо сработал спиной, и я не помешала ему вытянуть в прыжке шею, он аккуратно подобрал ноги и хорошо, не споткнувшись, приземлился.

Я одобрительно похлопала его по шее, и на мокрой от пота шерсти под моей ладонью появилась пена. Взгляд покупателя ощущался, как рука на плече, только рука не хватающая, а доброжелательная. Разные бывают взгляды: завистливые, презрительные, равнодушные, дружеские, оценивающие. Дружеским этот взгляд не был, он оценивал, но оценивал только лошадь, предполагая, как само собой разумеющееся, что в седле сидит опытный всадник, пусть даже не взрослый.

Так, осталась канава. Только бы не опозориться...

При подходе к ней я усилила мысленный контакт с Бизнесом и почувствовала, какой опасной её видит мерин. Представляете, дырка в земле, пусть неглубокая, но ведь чёрная, в этой черноте запросто может спрятаться какая-то гадина и цапнет, когда будешь прыгать, тебя за беззащитный живот...

Раньше я много раз уже пыталась внушить гнедому, что никакой опасности не существует, а сегодня решила попробовать другой вариант, быстренько сформировала мысленный образ... Бизнес вместо канавы должен был теперь видеть невысокий холмик ярко-красного цвета, шириной где-то метра три. Холмиков он обычно не боялся. Но, видно, я ошиблась в цвете, или образ холмика, созданный второпях лучился недостаточно убедительным... Будённовец начал торопиться, поднял голову, замельчил на галопе, но прыгнуть прыгнул, не закинулся...

Я снова огладила его, потом, забыв, что на мне белые бриджи вместо рабочих штанов, вытерла о них мокрую ладонь, чтобы повод не скользил в руках:

- Хорошо маленький, молодец...

Он обрадовался и решил ускакать на конюшню, пришлось довольно жёстко и поводом, и телепатически показать ему, что делать этого не стоит.

Костик крикнул:

- Ещё раз!

Ещё так ещё... Я направила Бизнеса на "калитку", и недовольный мерин попытался меня сбросить, опустив голову и дав здоровенного "козла" в сторону. Мог бы уже и запомнить, что такое проходит с деревенскими пастухами, а не со мной...

"Калитка", "Брусья" - мне удалось его удержать на спокойном галопе, но мы едва не сбили первую жердь, - "Каменная стенка", канава... Есть! Канава на этот раз вообще была пройдена без проблем, наверное, надо будет потом всегда пользоваться этим методом. Верка говорила, что она в таких случаях формирует образ волчьей стаи, догоняющей сзади и с боков, единственное спасение - прыгать. Но это не совсем хорошо, зависит от лошади, какой-нибудь отважный жеребец ведь может решить драться, а не убегать...

Иностранец, как я заметила краем глаза, что-то говорил Костику и был явно доволен.

Я перевела Бизнеса в шаг, снова похлопала по шее и рассказала ему, какой он молодец. Чтобы не мешать прыжкам, мы отправились шагать на свободную от препятствий часть конкурного поля. Костик крикнул мне вслед:

- Долго не возись... Готовь этого... Боргеза и выезжай!

"Как же!" - мысленно ответила я, - "Дожидайся, буду я неостывшую лошадь ставить в денник!"

Там, где я шагала, делали галоп Верка и Арсен. Я машинально расходилась с ними и следила за Аней. Её Хаганка была куплена совсем недавно, заездку прошла не у нас, где-то в грубых руках, и поэтому страшно нервничала всякий раз, когда чувствовала на себе тяжесть всадника. Аня потратила много сил, чтобы успокоить кобылу, которая замечательно прыгала, но от нервов тащила на препятствия и поэтому часто их сбивала. Зато уж если удавалось подойти спокойно, смотреть на её прыжок было чистым удовольствием. По-хорошему, её совсем не следовало выставлять напоказ, но что возьмёшь с Костика? Хорошо, хоть клички лошадей позаписывал и жеребцов с кобылами не путал.

На месте Ани я бы попросила Костика опустить препятствия сантиметров на десять, для страховки, всё ж таки Хаганке не хватает опыта. Но вы не знаете Аню! Умрёт, но будет говорить, что у неё всё в порядке!

Однако прыгали они совсем неплохо... Да что там! Никогда они ещё не прыгали так хорошо! Видно, взгляд иностранца действовал и на Аню...

- Свет! Помочь? - Машка стояла у ограды. - Если хочешь, я Бизнеса пошагаю, а ты чисти Боргеза...

Я спрыгнула на землю, отдала ей повод... Но рано радовалась, Машка не собиралась садиться в седло, повела будёновца в поводу.

- Ты давно смотришь?

- Да нет, только пришла, и сразу сюда. Тётя Оля ругается, говорит, из-за этого покупателя ни мы, ни лошади вовремя не пообедаем.

- Бизнес сегодня был молодцом...

- Жалко, я не видела. А Аня!

- Они с Хаганкой дополняют друг друга. Одна шизанутая, другая флегма...

Тр-рах! Мы были почти у конюшни, но этот грохот заставил обернуться не только нас, но и Бизнеса. Арсен с Аверсом сшибли "каменную стенку", так что ящики разлетелись в стороны, будто были сделаны не из толстых досок, а из картона. Шагающая Аня не выдержала, завопила:

- Опять вперёд сунулся!

Мне снова вспомнился чёрно-белый снимок. На нём Коля Зуенко, похожий на Арсена, тоже слишком сильно подался вперёд на прыжке. Фамильное... Жил, радовался, а теперь лежит в скотомогильнике...

Машка озабоченно сказала:

- Знаешь, ты, наверное, дошагивай сама. Арсен вперёд совсем не совался, просто Аверс пошёл как-то боком. Я видела, недалеко от "стенки" под кустом валяется кулёк полиэтиленовый синенький... Наверняка Аверс его испугался так, что прыгнуть забыл. Побегу, уберу!

...Всё-таки сегодня был совершенно особенный день. И не только из-за того, что приехал иностранец.

Уже затягивая вторую подпругу на Боргезе, я почувствовала, что длинноногий жеребец просто рвётся скакать и прыгать, ему не терпится выйти на улицу. Может, из-за ревности - я уловила в его мыслях желание хорошенько укусить Бизнеса. Может, время такое пришло. Бывают дни, когда всё валится из рук, а бывают - когда всё получается.

Мы с Боргезом вышли во двор, и не успела я сесть в седло, как рыжий затанцевал, высоко подняв голову и насторожив уши. Он оглядывался по сторонам, он нюхал упругий ветер. И в этот самый момент я тоже насторожилась, мне показалось, что из-за горы, оттуда, куда опускалось солнце, донёсся чистый сигнал далёкой фанфары. Сигнал не повторился, он был таким далёким, что я не была уверена, будто вообще слышала его, но всё равно он принёс ожидание чуда.

И чудо пришло.

Мы пошли на конкурное поле, и с первых же шагов мне захотелось кричать от радости.

Такого ещё не было никогда.

[асызгуль]

Меня переполняли совершенно новые ощущения. Я чувствовала копытами сначала бетон, потом плотную землю дороги, потом крупнозернистый песок. Потом я почувствовала, что чешется спина за седлом, обернулась и поскребла золотистую шерсть. А когда мне на щёку села липучая осенняя муха, мы одновременно взмахнули - я рукой, жеребец - хвостом, чтобы её прогнать.

Мы стали одним существом. Раньше мы только думали вместе, теперь смешались наши ощущения!

Мы двинулись упругой размашистой рысью. Я чувствовала, на что ступает каждое копыто, и проникалась чёткостью рыси. Постепенно ощущения Боргеза полностью завладели мной, пришлось их отодвинуть, сконцентрировавшись на своём человеческом сознании. Хотелось кричать от восторга. Наверное, это называется вдохновением. Я не знаю. Со мною такого ещё не бывало!

Верка давно уехала шагать Флагмана. По правилам, нам надо было разминаться ещё минут десять, но стоило прислушаться к ощущениям Боргеза, как я поняла, что этого не нужно. Я чувствовала его мышцы, как свои и чувствовала, что они готовы к работе с полной отдачей.

Мы перешли в галоп и проскакали возле иностранца - чётким, коротким, манежным, а потом не удержавшись, взбрыкнули.

Не было отдельно чистокровного поджарого жеребца и отдельно девчонки в синем рединготе.

Греки называли таких, как мы, кентаврами.

Солнце перевалило к западу. Мы купались в ярких лучах.

Костик пошёл к препятствиям и мы увидели, что он поднимает жерди на целых четыре деления. Я не выдержала:

- Константин Петрович, мы сто тридцать ещё не прыгали! Нам Владимир Борисович самое большее сто двадцать ставил!

У меня не хватило слов, чтобы выразить возмущение, тогда Боргез фыркнул. Он прыгал сто тридцать, но только на корде, один.

- Ну, Светлана, один раз можно и прыгнуть. Вон у Боргеза шкура от здоровья чуть не лопается.

Мы ещё раз на него фыркнули и поскакали. Только на следующий день я сообразила, что Костик элементарно пытался нас подставить. Тогда же мы только косились на то, как он поднимает тяжёлые жерди препятствий. Если бы он вчера, например, такое устроил, я бы послала его подальше и уехала на конюшню.

Но сегодня нельзя было так поступить. Я не знала, почему, только чувствовала, что нельзя. То ли ветер был особенный, то ли это от сигнала трубы...

Мы прыгнули разминочное. Не прыгнули, а перелетели! Зашли на "калитку"...

Только когда стоишь на земле с линейкой в руке, кажется, что лишние двадцать сантиметров - это совсем немного. Калитка высотою в сто тридцать выглядела очень страшной. Хотелось зайти на неё с рыси, надо будет только толкнуться сильнее, и всё. Потом я догадалась, что это человеческая мысль, "впустила" в себя больше лошадиных чувств и поняла, что мы - Боргез! - такое уже прыгали. Ограничить кол****ие корпуса, последний темп галопа перед толчком чуть шире... Толчок!

При прыжке всадник должен глядеть вперёд, рассчитывать подход к следующему препятствию. Вместо меня это сделал Боргез, я смотрела вниз, на толстую жердь в облупившейся синей краске, которая медленно, словно время притормозило, проплыла под нами...

Прошли!

Толчок приземления!

Боргез, как всегда, прыгнул мягко, словно были у него вместо ног кошачьи лапы.

Впереди "параллельные"...

После первого препятствия мы перестали опасаться высоты, и пришли в совершенный восторг от точности своих движений.

Обычно никогда не бывает так, чтобы каждый прыжок получался идеально, даже если ты - мастер международного класса и под седлом у тебя лучший прыгун планеты. Но в этот раз мы не сделали ни одной ошибки. Каждый раз перед препятствием мы сокращали или увеличивали махи галопа так, чтобы прийти в самую выгодную для отталкивания точку. Каждый раз мы прыгали так, что между препятствиями и зацепами копыт оставалось столько места, что будь препятствие высотой не сто тридцать, а сто пятьдесят, мы не задели бы жерди. Мы прошли маршрут один раз. Я, оглянувшись, увидела на лице иностранца чистый восторг и ни капельки не удивилась. Мы делали то, для чего были созданы, и делали это хорошо.

Я подумала, что надо запомнить этого человека, может, встретимся на международных соревнованиях года через три! Ведь если раньше я загадывала, попаду или нет на Олимпиаду, то теперь точно знала: попаду!

- Ещё раз! - крикнул Костик.

Мы подумали, что надо будет его всё же укусить. Как будто без него не ясно, что делать!

Второй раз короткий маршрут мы прошли так же чисто, но ещё веселей. После каждого прыжка Боргез так отбивал вверх задними ногами, что будь мы конём и всадником, мы бы расстались, я просто вылетела бы из седла. Труба всё пела, и я не мешала жеребцу играть.

Может, мне просто казалось, но тогда и Боргезу тоже казался этот далёкий звук. Он заржал в ответ на сигнал трубы.

Если бы мы не слышали пения фанфары, мы бы на такое не пошли.

На краю, отдельно, стоял тройник. Наверное, это дядя Серёжа, расставляя препятствия, сделал его слишком высоким, а у Костика, видно, не хватало роста опустить самую верхнюю из трёх жердей, поэтому он притворился, что просто это препятствие не замечает и нам не сказал его прыгать. Сто шестьдесят. Или сто семьдесят. Как препятствие на чемпионате мира.

Мы зашли на него, прыгнув канаву. Два наши сердца замирали от страха и восторга.

Прыжок! Я зарылась в гриву лицом.

Нет стука, нет грохота падающих жердей...

Когда жеребец приземлился, я оглянулась. Препятстие стояло.

- Дура! Повёрнутая! - орала Аня.

Я вскинула вверх обе руки, точно так же, как делал это Алый Всадник. Пусть это не по правилам, пусть так не должны поступать спортсмены на соревнованиях.

Мы победили! Это был наш день!

[асызгуль]

ГЛАВА 13

Ночью я плакала.

Прошедший день был самым счастливым в моей жизни. Такое счастье просто не может повториться.

И ещё мне было совершенно непонятно, как жить дальше - ведь я изменилась, стала совсем другой, а всё вокруг осталось прежним.

Когда я проснулась утром, мне казалось, будто сон ещё продолжается, я умывалась, одевалась, ела пшённую кашу и всё это время видела себя как бы со стороны, и ждала каждую секунду, что кто-нибудь заметит, как я изменилась.

Никто не замечал.

А мне было так неудобно, как неудобно ходить в одежде, из которой выросла. Теперь я понимала, почему не может Машка включиться в нашу жизнь. Если ты испытала большое счастье или большое горе, трудно после этого жить, как ни в чём ни бывало.

После завтрака я побежала на конюшню к Боргезу, и в том, как он потянулся ко мне, во всплеске его чувств услышала отголосок вчерашнего счастья и поняла, что мой золотой конь тоже всё помнит и тоже стал другим...

По дороге в школу Машка вслух мечтала о том, как с Владимиром Борисовичем поедет выбирать себе нового жеребёнка. А я рассказала ей о том, что зачем-то меня ищет Олег. Но Машка мыслями была далеко. Оказывается, в прошлую субботу она тоже говорила с Романом Ивановичем. Он объяснил, что в новой инкарнации Карагач, скорее всего, будет человеком, но не надо из-за этого расстраиваться, потому что всё равно она сможет найти коня, который бы подходил к ней, как подходит замку ключ, и всё будет как надо.

За разговорами мы не заметили, как дошли до школы.

- О! Буратина! - услышала я.

Оглянулась - на бордюрчике возле газона, прямо напротив окон директорского кабинета, устроилась покурить компания Крапивихи. Сама Тонька сидела в центре.

Мне стало интересно, что сейчас будет. Причём так отстранённо интересно, словно это происходило не со мной. Страшно не было. И совсем не потому, что рядом шла Машка. Просто, наверное, нельзя бояться, после того, как почувствуешь, что можешь побеждать.

- Заткнись ты! Чего к девчонке првязалась?

Вот тут меня от затылка до пяток словно пронизало ударом тока и я чуть не застыла на месте.

Это говорила Крапивиха!

И она продолжила, а я шла независимо, только страшно жалела о том, что не могу смотреть спиной и видеть её лицо в этот момент.

- Заладили, "буратина", "буратина"! Ты на себя посмотри, Ленка!

Мы с Машкой, гордые и независимые, вошли в темноватый школьный вестибюль, дверь хлопнула у нас за спинами пушечным выстрелом, отрезая нас от солнечного утреннего двора, и тут Машка восхитилась:

- Чудеса дрессировки!

Я должна была радоваться, но вместо этого на душе было пакостно, так, словно я соврала другу или втихаря ото всех одна сожрала какую-то вкусность - в Тонькином голосе звучало искреннее уважение. Здорово чувствовать себя победительницей - пока не видишь побеждённых тобой.

Мне всегда хотелось быть похожей на спокойного и сурового героя песен Виктора Цоя. Того, который говорит: "Я никому не хочу ставить ногу на грудь".

Я хочу побеждать себя. Преодолевать препятствия. Но, выходит, победителем нельзя стать, если нет побеждённых? Или можно?

Раньше такие мысли просто не пришли бы мне в голову. Когда мы с Боргезом опрокинули Крапивиху в кусты, я считала, что мы поступаем правильно. И потом ещё долго думала точно так же, сомневалась только, надо ли было её отпускать живой. А сейчас потеряла счастливую уверенность и словно острыми коготками по мозгу, в голове царапался вопрос: могут ли сволочи уважать нормальных людей? Или только ещё больших сволочей?

Только теперь я полностью поняла, что имел в виду Роман Иванович, когда говорил: каждым своим поступком, благородным или подлым, любой человек - и подонок и герой - изменяет мир вокруг себя, изменяет самого себя и других людей.

До тех пор, пока Крапивиха не ограбила и не унизила меня, я жила словно в красивой сказке. Не подозревала, что когда-нибудь буду идти по родному селу, где каждая улица знакома до последнего камня, лежащего под забором, идти и вздрагивать от догоняющих шагов - не опустится ли снова хищная рука на плечо? Не знала, как чувствуешь себя, оказавшись в полной - понимаете, совершенно полной - власти другого человека. Не предполагала, что можно оказаться совершенно одинокой на людной улице, словно окружённой прозрачным колпаком, не допускающим до тебя прикосновений и звуков. Не представляла, как можно хотеть убить человека - не книжного злодея, не Гитлера, не инквизитора, в далёкой древности сжигавшего учёных - а того, кто живёт и дышит рядом с тобой, учится в одной школе. Хотеть убить - и жалеть, что не сделала этого...

И Крапивиха тоже была другой до тех пор, пока не узнала, что такое - лежать на земле у ног жеребца, стоящего на дыбах и чувствовать смерть совсем рядом... Она шла по жизни как ледокол, всех попадавшихся на дороге крошила в осколки. Чтобы раньше она зауважала малявку из восьмого класса - да никогда, да ни за что! И теперь, может быть, перестанет она унижать и топтать тех, кто слабее, ведь будет бояться, что очередная ничем не примечательная девчонка превратится в страшного кентавра.

Но после моего поступка изменилась не одна она, я изменилась тоже, снова изменилась, потому что нахожу у своей голове мысли, о возможности которых даже не подозревала.

Я думала, что человек меняется только в книгах. Мне казалось, что я стану выше и старее, но внутренне на всю жизнь останусь прежней. Теперь ослепительно ясно открылась мне истина, что постоянным и неизменным человек не бывает, он не становится старше или умнее, просто делается совершенно другим, непохожим на прежнего себя точно так же, как вода не напоминает лёд или пар. Может, всё это из-за того, что я стала кентавром?

Снаружи шла обычная жизнь - клубилась пёстрая шумная толпа в коридорах, потом прозвучал дребезжащий оглушительный звонок, я оказалась в кабинете математики за поцарапанной партой, где среди прочих написано было моё имя и нарисована лошадка. А внутри у меня царила хрустальная ясность и чёткость, словно стояла я на горной вершине в холодной недосягаемой вышине. И как ни с чем не сравнимый подарок пришло ко мне открытие невероятной важности.

Если от каждого поступка изменяешься ты, мир и люди вокруг тебя, значит, если совершить один особый поступок, можно сделать так, чтобы люди на всей земле перестали мучить и убивать друг друга!

Казалось, для того, чтобы узнать, какой это поступок, осталось сделать один шаг, одно крошечное движение... Ну как бы сдвинуть застрявшую шестерёнку сложного механизма, тогда механизм щёлкнет, повернётся и начнутся чудеса... И ты стоишь перед этим механизмом, чувствуешь, что от чуда отделяет ничтожная малость, но непонятно, какое именно требуется движение, всё закрывает тёмная вода и это ощущение так мучительно, что хочется плакать...

[асызгуль]

Звонка на перемену я дождалась с трудом. Может, потом всё войдёт в свою колею, но сейчас просто невозможно, абсолютно невозможно было сидеть в душном классе, решать задачи, слышать визгливый голос математички, видеть перед собой затылок Наташки Перовой и коричневую доску, исчерченную мелом.

Пусть классная вызывает тётю Олю!

Во время перемены я тихонько улизнула из школы. И решила, чтобы хоть на время избавиться от неразрешимых вопросов и мучительной близости истины, найти Олега и поговорить с ним.

Утро было ветреным и прохладным. Через всё небо тянулись длинные перистые облака. Солнце пряталось и появлялось, пропадали и снова возникали тени. На волнующихся абрикосах появились первые жёлтые листья, которые, пока не подойдёшь поближе, были похожи на поздние плоды.

Рюкзак я несла в руке и подбивала на ходу его коленом.

Наверное, я тоже в прошлой жизни была перекати-полем. Сырой ветер дул со стороны Севастополя, и в нем чувствовался запах моря. И мне хотелось улететь далеко-далеко. Всё равно куда.

- Света! Ты чего это со старшими не здороваешься?

У ворот своего дома на скамеечке сидел Завр. Кроме него и меня на улице Одинцова не было ни единого человека. Идеальные условия для того, чтобы убрать свидетеля.

- Здравствуйте... - еле выдавила я.

Самое главное, что попытка убежать будет совершенно бесполезной. Как всегда я, задумавшись, никого и ничего вокруг не замечала и сейчас стояла всего в двух метрах от убийцы. Ему стоит только руку протянуть - и он уже меня поймал, руки-то у него длиннющие...

Конюх молчал и улыбался. Он явно понимал, что убежать я никуда не успею... Нос его блестел на солнце, волосы слиплись сосульками, даже свежий ветер их не мог пошевелить. А руки, огромные тяжёлые руки свободно лежали на коленях. Наизготовку.

- Заходи, прогульщица! Чайку попьём...

Ага, чёрта-с-два! Нашёл дурочку! Если даже улица пустая, здесь он убивать меня не станет. В любой же момент могут появиться люди, да и сейчас, может быть, кто-нибудь смотрит на нас в окно! Чтобы разделаться со мною без помех, меня надо затащить куда-нибудь в глухой угол. Да что глухой угол, достаточно пригласить в дом выпить чаю и подложить в заварку ядовитой травки! И будут потом думать, чего это Светлана Измайлова окочурилась...

Все эти мысли, как и положено мыслям, промелькнули так быстро, что между его предложением и моим ответом даже паузы не получилось, и Завр не должен был заподозрить, будто я колебалась или сочиняла отговорку:

- Нет, спасибо, дядя Паша... Я... Мне надо на ферму, я тетрадь забыла, а сегодня контрольная!

- А я уж подумал, что ты уроки прогуливаешь...

Надо тянуть время... Надо тянуть, пока кто-нибудь не выйдет из дому! Если я сейчас попробую уйти, он схватит меня... Точно схватит! По лицу видно!

- Нет, ну я прогуливаю, конечно, но у меня по украинскому в журнале уже четыре оценки, две пятёрки, а по литературе ничего нет, нам задавали на дом сочинение и я его забыла... - между прочим, это абсолютная

правда. Исключая то, что тетрадь с домашним сочинением спокойненько лежит у меня в рюкзаке.

- В самом деле, чего вас ругают, что прогуливаете... Меня, вон, как здорово мой отец порол... Ну, тогда другое дело было. А сейчас, учись-не учись, сидят умные без работы. А кто работает, тому не платят...

В дальнем конце улицы показались две человеческие фигуры. Один, кажется, бармен из "Салама"... Есть! При них-то Завр ничего мне не сделает! Если что - во всё горло заору!

- Дядь Паша, мне пора идти! А то два урока вместо одного прогуляю! До свиданья!

Я почти бежала, спиной чувствуя взгляд Завра. Надо же так расслабиться, совсем забыла, что Олег живёт на той же улице, что и убийца! Это хорошо ещё, что был день, люди ходили. А если бы я так попалась ночью?!

Олега не было дома, не оказалось на стройке, у "Салама" тоже... Я пошла к реке на наше место - если там его не найду, то не найду нигде.

Но в день, когда дул такой волнующий ветер, когда хоть недолго чувствовала себя стоящей на одинокой хрустальной вершине выше всех людей, не могло совсем уж не везти. Он сидел там, но не в развилке ивовых ветвей, а прямо на земле. Бутылку дешёвого "Славянского" держал двумя руками, словно боялся, что она от него ускользнёт. Увидев меня, Олег ни капельки не удивился:

- Привет, Светка! Заходи, садись. Выпьешь?

Я от неожиданности не знала, что сказать. Раньше он никогда не приглашал меня пить вместе с собой, наоборот, говорил, что если увидит, как я бухаю, голову оторвёт...

Олег протянул мне бутылку с белыми херсонесскими колоннами на этикетке.

- Держи! Жить будет легче, жить будет веселей!

Я отпила глоточек и подумала: интересно, почему Херсонес изобразили на бутылке самого дешёвого крепленого вина, которое называют радостью алкашей? Кстати, оно было сладким и не таким уж противным на вкус.

Вернула бутылку Олегу. Он задумчиво посмотрел на неё, отхлебнул, поставил на землю, в ямочку, чтоб не опрокинулась.

- Светка! Я тебе говорил, чтоб не трогали вы этого мертвяка?

Интересно, откуда он узнал?

- Ну, говорил...

- Во-от, а ты, конечно, не послушалась. Ну и правильно! Никогда не надо слушаться, надо всегда идти своим путём, пусть даже из-за этого тебе набьют морду!

Только сейчас я поняла, что пьёт Олег далеко не первую бутылку, и расстроилась.

- Но лучше не лезь, не лезь, тебе говорят! Это игрушки для взрослых! Вы - ещё ребёнки... Хотя, - он окинул меня от макушки до кроссовок каким-то необычным взглядом, - уж-же не ребёнки. Всё на месте, всё классненькое - грудки, попка... Вот мозгов маловато! Ну ладно, вы решили, что умнее всех, решили играть в казаков-разбойников, но зачем про это на всё сел-ло трепать?! Это же не шутки! С вами в другую игру поиграют, в догонялки. Только вы не узнаете о том, что игра уже новая, другая, до тех пор, пока вас не прихлопнут...

Ой, как он был прав! Я вспомнила встречу с Завром, мне стало холодно и тоскливо, я забралась на ветку и стала смотреть в реку. Вода поднялась, видно в горах, на Ай-Петри и Демерджи, уже начались дожди.

[асызгуль]

Олег снова поднёс к губам бутылку зелёного стекла и пару раз громко глотнул. Я осторожно спросила:

- И что, мы много нашумели?

- А то нет!

- И все всё знают?

- Понимаешь, Рыжая, те, кто раньше не знал ничего - то есть почти все - ни о чём не догадаются, если у них не начнётся такая мания, как у вас - расследовать. Но моли б-бога, чтобы не услышали ваши расспросы те, кто в курсе... Да! Я вообще что хотел тебе сказать - ещё дня три тому назад сидим с Андрюхой у "Салама" за водочкой, как вдруг подваливает Мыкыта...

- Это кто?

- Ну что, ты не знаешь? Урод такой, алконавт... На платформу к электричкам сигареты носит продавать.

Я припомнила вечно пьяненького грязного мужичка:

- Знаю, только не знала, как его зовут.

- Он вообще-то Никита, но хохол, а значит - Мыкыта... Ну, не перебивай! Подходит Мыкыта, падает на хвост, значит, мы ему грамм пятьдесят наливаем, и начинает он байки травить. И говорит, между прочим: "Знаете, а на крутых наших, кажется, наедут!". Ну, ты в курсе, это вашего Борисыча кличут "крутым"...

Я тихо возразила:

- Владимир Борисыч не крутой. Это Костик...

- А деревенским без разницы, кто именно из них! Короче, Мыкыта рассказал, что его один мужик расспрашивал, сколько на конюшне конюхов, да сколько детей, да где Борисыч больше времени проводит. Ну, Мыкыта, он же сильно добрый, гадость любому, кто ему не наливает, за бесплатно сделает, он всё и рассказал. Что знал, конечно. А расспрашивал его мужик такой высокий, в чёрное одетый, нос как у боксёра сломанный.

Я вцепилась в ветку обоими руками, как будто кто-то собирался стряхнуть меня в мутную воду:

- Когда он это спрашивал?

- Ага, загорелись глазёнки! Ну Мыкыта не будет же даты запоминать. Да и я не такой дурак, чтоб интересоваться. Уехал этот мужик, на электричке уехал... Да... Так вот, я хотел тебе это сказать, и ещё одну вещь сказать, спросить, вернее. Ты хорошо подумала, под кого яму роешь?

- То есть?

- Ну ты как относишься к вашему Борисычу?

Это всё равно если спросить: "Как ты относишься к Боргезу? К солнцу? К хорошей погоде?"

- Ты не улыбайся! - Олег был таким серьёзным, как будто ни капли не выпил. - Если мужика убили на вашей ферме, причём без разницы, кто убил и за что, - ваш тренер должен быть в курсе. Ясно? И если это убийство выплывет наверх, а оно обязательно выплывет, если вы будете своими девчачьими лапками вокруг него так усиленно грязь разгр*****, - то в первую очередь пострадает ваш Борисыч. Ясно?

- Подожди... - об этом я раньше думала, но как о совсем сказочном предположении, а сейчас, то ли из-за того, что это мне сказал Олег, то ли из-за недавней встречей с Завром, показалось мне это оч-чень серьёзным.

- Ну жду, жду. Только всё равно сказать тебе, Рыжая, нечего. Так что на вон, выпей и попустись. То есть, конечно, в том случае, если ты своего тренера посадить не хочешь. А иначе - флаг тебе в руки!

Он протянул мне бутылку, я её машинально взяла и сделала несколько больших глотков. Сладко, щиплет язык и в животе появился тёплый клубочек.

- Олег, - я решила признаться, - если даже мы бросим расследовать, всё равно в милиции уже знают...

- Что?

- Ну, о трупе. Дело в том, что я... - и мне пришлось рассказать про анонимное письмо.

Олег развеселился. Он смеялся долго, со вкусом, запрокинув голову так, что стукнулся затылком о морщинистый ствол ивы. Я сначала разозлилась, потом подумала, что так по-дурацки он смеётся оттого, что выпил, а потом сообразила, что и в самом деле глупо поступила. Ну представьте, анонимка, заклеенная розовенькой жвачной резинкой!

Когда Олег наконец успокоился, то сказал:

- Слушай, да Серёга твоё письмецо прямым направлением в мусорку послал! Ха! Мусор послал мусор в мусорку! Решил, наверное, что это ребятишки забавляются... Правильно решил! Ладно-ладно, не сердись... Смысл тот, что без разницы, писала ты письмо, или нет. Серёга точно никакого внимания на это не обратил. А тебе я всё сказал, - заключил он, - думай и решай!

Мы посидели ещё немного, потом попрощались и я пошла... Сначала сама не поняла, куда. Голова от вина кружилась, мысли разбегались в стороны, но вообще-то я была не пьяная, ведь на ходу не шаталась. Только ясность мысли ускользнула, как ускользает из рук, сложенных ковшиком, рыбный малёк...

У ближних к реке домов под заборами росла мята. Я нарвала нежных верхушечек и начала жевать, морщась, но глотая горькую слюну. Ещё не хватало, чтобы кто-нибудь учуял, что я пила. Говорят, что физрук по перегару может даже марку вина определить.

Что же делать с тем, что сказал Олег? Никак не удавалось сосредоточиться и всё время вспоминалось не то, что говорил он о расследовании, а то, что обо мне: "всё классненькое - грудки, попка... " Я скосила глаза вниз, на свою грудь. Маленькая, конечно. Но Олег мужчина, ему лучше знать... Здорово!

Я развеселилась, потом подумала о том, может ли быть, что мы всё-таки копаем под Владимира Борисовича и решила: нет, не может.

Если бы Завр что-нибудь сделал, если он в чём-то виноват, то Владимир Борисович ничего об этом не знает. Не такой человек наш тренер, чтобы скрывать преступления!

Потом сделалось жалко пропавшей ясности и ощущения вершины, и я решила, что никогда больше не буду пить. Ни вино, ни водку, ни даже пиво. Ведь после того, как выпьешь, становится просто невозможно думать.

...Казалось, что прошло очень много времени, но я успела вернуться в школу к началу четвёртого урока.

***

Боргеза я седлала с лёгким опасением. Боялась - опущусь в седло - и не возникнет вчерашнего волшебного чувства. Но всё получилось, как надо.

[асызгуль]

Сегодня, после вчерашней большой нагрузки, мы работали только шагом. Если бы Владимир Борисович был дома, он отправил бы нас шагать в поле. А так пришлось мерить несчётными кругами конкурное поле, с которого вчера, как только мы отпрыгали, дядя Серёжа убрал препятствия. С первых же движений Боргеза я наполнилась его ощущениями и даже почувствовала, что воздух пахнет дождём. Для человеческого носа в нём не было ничего необычного, а в голове у Боргеза, когда он принюхивался, мелькнули смутные образы водяных струй, хлещущих по спине и бьющих по глазам, раскисшей глины на склоне горы, пузырящихся луж. Собственно, "в голове у Боргеза" - неточно сказано. Увидела и почувствовала образы и запахи я, но чётко сознавала, что принюхивался мой золотой конь.

Это новое состояние было похоже на то, как если бы мне дали в руки рыцарский меч и сказали: "Сражайся!" И, шагая по изрытому копытами конкурному полю - нету тренера, и конюха ленятся запрячь Рубина в борону и разровнять грунт после прыжков! - я примерялась к новым чувствам, потихоньку сосредотачиваясь на ощущениях Боргеза. Значило это, что больше и больше я становилась лошадью, было это как путешествие в знакомую по книгам интересную страну, и вдруг мне стало понятно, как хороша и грациозна костлявая высокая Виннифред, и почувствовалось, что пахнет от неё просто восхитительно...

Мы подошли поближе, чтобы хорошенько разнюхать все запаховые оттенки, а красавица вдруг взвизгнула и ударила нас и я, очнувшись, услышала разъярённый Анин голос:

- Дебилка! Задрыхла, что ли? Куда прёшь?!

Ощущение было такое, словно меня разбудили - контакт с Боргезом порвался.

Я с ужасом сообразила, что произошло. Оказывается, я полностью подчинилась чувствам молодого жеребца, и мы отправились знакомиться поближе с Виннифред, которую водила в поводу Аня. Поскольку голштинка не была в охоте, она поступила так, как всегда реагируют кобылы на любопытство жеребцов - мы получили копытом в бок. Кстати, я никак не могла понять, кто именно принял удар - у Боргеза болели рёбра, но ведь у меня тоже! Надо будет проверить, у кого потом появится синяк...

Аня продолжала ругаться. Может быть, я бы обиделась, если бы не о чем было больше думать - а может быть, и нет. Дело в том, что во время показухи перед иностранцем, она перегрузила не только Хаганку. Лошади голштинской породы, крупные и прыгучие, растут дольше и медленней, чем чистокровные верховые, будённовские и украинские. Они вымахивают вверх, а развитие мышц за ростом костей не успевает. Поэтому Владимир Борисович ставил Аниной голштинке Виннифред препятствия ниже, чем нашим. Но Аня, чтобы выпендриться перед Костиком и покупателем, вчера не сказала об этом, прыгала то же, что и мы. Результат оказался налицо - у Винни сегодня явно болели плечи, принимавшие на себя всю тяжесть тела во время приземления - она двигалась скованно, короткими шагами. Аня с самого утра, когда обнаружилось это, была ужасно расстроена, и, хоть сама она была виновата, мне было жалко и её, и Виннифред. Поэтому - пусть орёт!

Я отъехала в сторону, потом вообще слезла, ослабила подпруги и решила попасти Боргеза на скудной траве у края конкурного поля.

Чтобы у кентавра всё было в порядке, надо сохранять равновесие между человеческим разумом и разумом лошади. Я позволила Боргезу... да что там позволила, сама нарушила равновесие в его сторону - и вот результат, мы схлопотали по рёбрам. Лошадь даёт тебе много возможностей, но ты, человек, должен охранять её от неприятностей, которые она может найти на свою конскую голову.

Сейчас между нами был обычный контакт. Я просто чувствовала, что Боргез доволен. Он рвал и ел траву так жадно, словно его целый день никто не кормил. Потом я попыталась потихоньку "впустить" в своё сознание его ощущения, концентрируясь на чувствах жеребца... Сначала я различила в удовольствии от пастьбы лёгкую нотку сожаления, что пастись приходится здесь, хотя давно уже никто не объедал сочную траву, которая растёт под водопроводным краном на улице. Потом почувствовала лёгкую тянущую боль во всех мышцах, сладковатый вкус молодых стебельков пырея, пробивающийся сквозь пресный картонный вкус сухостоя... Стоп! Вкус картона Боргез просто не может знать, не жеребец, а Света Измайлова по малолетству любила пожевать картонку, слепить из неё шарик и запустить в Аню. Трудно всё же отдавать себе отчёт, что чувствуешь конкретно ты, а что - твоя лошадь.

И тут вдруг я увидела, что по дороге от конюшни Верка ведёт Фланель.

Вы понимаете, чтобы посторонние предметы не мешали концентрации, я смотрела на однообразный заросший травой склон, и вот на этом склоне увидела полупрозрачную с чёткими контурами картинку того, что должно было быть у меня за спиной!

Я резко обернулась.

Верка действительно шла с Фланелью в поводу.

Боргез насторожилася, поднял голову и смотрел на серую кобылу жадными глазами. Между губами у него торчали недожёванные стебельки.

Я видела мир его глазами! Пусть всего секунду, но видела!

Мне показалось, что я схожу с ума, голова закружилась: это здорово, но ведь так не бывает! Роман Иванович ни о чём таком не рассказывал!

А потом я сообразила, что рассказывать он просто не мог. У него не было лошади. Он был самым обычным экстрасенсом. Не кентавром.

В конце концов я отвела Боргеза в денник, чему конь чрезвычайно обрадовался, потому что мы ещё раз прошли мимо Виннифред и мимо Фланели, он смог заржать и попрыгать на длинном поводу, и кобылы явно обратили внимание на его шею, выгнутую дугой, и на блестящую шкуру и кое на что ещё... Потом я подседлала Ольгерда, выехала на поле и попыталась впустить в себя чувства ленивого серого мерина. Ничего не вышло.

То есть между нами установился мысленный контакт, он чувствовал, чего мне хочется, и с готовностью откликался, но превратиться в кентавра я могла только вместе с Боргезом. Моим самым близким другом. Мы действительно подходили друг другу как подходит ключ замку.

***

Был вечер. В большой комнате грохотал и стрелял телевизор. За другой стеной, там, где была комната Арсена, еле слышно тренькала гитара. Я мыла посуду после ужина, Машка её вытирала, тётя Оля чистила шиповник для варенья, белый кухонный стол был засыпан яркими ягодами.

Я думала о том, как рассказать нашим, чем я научилась. Правда, скорее всего, ни у кого кроме меня такое полное превращение в кентавра не получится, но молчать об открытии было бы просто нечестно. Только вот расскажешь, а тебя, естественно, спросят: "Как ты это делаешь?" Но я не могу объяснить! Само по себе получается! Сначала казалось, что путь нащупан, но ведь с Ольгердом у меня ничего не вышло...

- Света...

Я повернула голову. Тётя Оля ловко разрезала вдоль полуспелую ягоду, вычистила из серединки семена с колючими волосками, бросила обе половинки в миску и спросила:

- Тебе что, не понравилось - в воскресенье?

Вот те на! Я запротестовала:

- Почему?! Очень понравилось!!

- Мне показалось, что ты была недовольна, когда я сказала, что мы едем в Симферополь. Вот я и решила спросить. Может, зря билеты на представление каскадёров купила сразу, не посоветовавшись.

[асызгуль]

- Это вам показалось! Всё было классно! Каскадёры - особенно! Начальник у них - во! - я показала

большой палец. - Такой человек! Такой... Интересно, где у них база? Он крымский?

- Не-ет... Он, представляете, из Ленинграда... Из Петербурга, то есть. Как странно крутит людьми судьба... Родиться, учиться в Питере - и оказаться в глухой провинции. Он совершенно необыкновенный человек. Представляешь, он по образованию - математик, хотел стать учёным, а потом вдруг понял, что кроме радости познания в жизни существует много других радостей, жизнь многообразна и удивительна... Представляешь, Света, он продолжает вести научную работу! Нужна огромная сила духа для того, чтобы вдали от источников знания, от научных центров не опуститься, не начать жить растительной жизнью, не стремиться к одной только сытости и заработкам...

Когда моешь посуду, смотришь в раковину. Грязные тарелки, ложки, чашки. Тонкая струйка холодной воды из крана. Скользкая тряпка. Раскисший коричневый кусок хозяйственного мыла... Только краем глаза видишь оранжевое свечение лесного шиповника на столе. Я случайно взглянула на тётю Олю и изумилась: она бросила чистить шиповник, она застыла с ножом в руке над миской, она смотрела в пустую стену так, словно у неё тоже была кентаврья половинка и она видела сейчас чужими глазами на зелёной стенке яркую картинку...

Я толкнула ногой Машку: смотри, как наша тётя Оля разошлась! Машка скользнула безразличным взглядом и снова принялась тереть полотенцем тарелку. Я разозлилась на неё, а потом вдруг меня озарило. Алёхин - родом из Ленинграда, наша тётя Оля там училась, а у всех, кто любит этот город, существует какое-то тайное братство. Вроде как у лошадников. Не понимаю, по тётиолиным рассказам ничего в этом Питере хорошего нет: почти всегда сыро и холодно, а ночи летом такие светлые, что не видно звёзд, и если бы я жила там, то даже бы не видела, как по летнему ночному небу летит раскинувший крылья Лебедь, и так и думала бы, что Вега - это название какой-нибудь фирмы, а вовсе не звезда...

***

То, о чём рассказал Олег, я передала Машке вечером. Она согласилась со мною:

- Я тоже думаю, что Борисыч ничего не знает. Не такой он человек, чтобы покрывать убийцу. Но, может, твой Олег прав - насчёт того, что мы воду мутим? В деревне тренера не любят, особенно после того, как он Витьку выгнал. Я на переменке слышала, как Витькина сеструха рассказывала, какой "этот новый русский" сволочь, ну и так далее.

- В глаз ей! - посоветовала я.

- Да что ты - "в глаз", "в глаз"... Дала бы ей, так от меня бы снова стали все шарахаться, как раньше. А так - мало ли что ещё важное услышать удастся.

- Бросаем? - уныло спросила я.

- Нельзя. Это же не только наше дело, это ещё Арсена касается. Мы, конечно, можем ему рассказать всё, как есть, но ведь он тогда будет пытаться сам расследовать, испортит ещё больше, чем мы. Ты ж сама знаешь, он такой... нервный. Музыкант.

- Угу. И болтливый.

- Это точно. А нам осталось совсем немного узнать. Завтра после тренировки отпросимся в гости к кому-нибудь из деревенских и съездим на станцию Сирень. Зуенко уехал на электричке, проехал для маскировки одну-две остановки, вышел и вернулся пешком. Там, на Сирени, тоже бабки у платформы сигаретами и семечками торгуют. Они должны были его видеть. Ну и когда это выясним, решим, что делать дальше.

Я кивнула.

Я не знала, что поехать на станцию Сирень нам не удастся.

ГЛАВА 14

Этот день начался как обычно. Поили и кормили лошадей, умывались, завтракали, в школе на физкультуре прыгали через "козла", потом решали уравнения на самостоятельной по алгебре.

А на третьем уроке, когда мы переписывали с доски английские слова и выражения к теме "Университет", мне вдруг стало не по себе. Сначала просто казалось, что я слышу далёкий шёпот, но не могу разобрать слов. И от этого неудобно стало сидеть на расшатанном стуле, хотелось встать и прислушаться или вообще выйти в коридор, там тише, чем в кабинете английского, там шёпот должен быть слышней.

Потом тревога стала отчётливее, я поняла, что сейчас, в эту самую минуту, совершается что-то страшное.

Я бросила ручку, я закрыла глаза... Волнами накатывала тошнота.

Что же это, что такое?!

Конюшня! Это слово возникло в голове отчётливо, как ответ на вопрос. Конюшня. Тревога и ужас шли оттуда.

И я уже просто не могла сидеть, я пихнула Машку в бок:

- Прикрой меня! - и вскочила: - Анна Филипповна, мне плохо, можно, я выйду?

Наверное, "англичанка" кивнула. Если бы она была против, вся школа бы об этом узнала, потому что я выскочила из класса, не дожидаясь её разрешения.

По пустому непривычному коридору, через сумеречный прохладный вестибюль до выхода пришлось идти шагом, чтобы не задержали дежурный учитель или директор. Во дворе я побежала. И только вышла на улицу, прямо, как стрелка, ведущую к дороге на ферму, с горы, со стороны моря, сорвался бешеный ветер. Это было похоже на удар.

Взвихрилась и ослепила глаза уличная пыль. Захлопали окна, где-то зазвенело разбитое стекло. Мелкий мусор, поднятый в воздух, сёк по ногам так, что даже сквозь джинсы чувствовалось. Деревья согнуло чуть ни к земле, и они побледнели, листья вывернуло вверх светлой, серебристой и светло-зелёной изнанкой. Хозяйки повыскакивали на улицу снимать с верёвок бельё, закрывать ворота и калитки. Ресницы ветер отгибал назад, его было трудно вдыхать, воздух стал осязаемо плотным и тугим, когда дорога пошла в гору, сразу же закололо в боку.

Навстречу мне хвостом вперёд пролетел сизый лесной голубь. Он отчаянно работал крыльями, он стремился в лес, домой, но пришедший с моря ураган неумолимо сносил его обратно в долину.

Увидеть его было так странно, таким нелепым был этот полёт наоборот, что внутри у меня всё замерло от страха. Я не удивилась бы, если бы увидела дым над фермой, но дыма не было, в упругом ветре не чуялось запаха гари. Лесок у фермы пригнуло к земле, я издали увидела крыши дома и конюшни, а потом уже широко распахнутые ворота, чисто выметенный первым же порывом урагана, пустой двор.

Вроде бы всё было как обычно, только пела как басовые струны стальная проволока, натянутая между белыми столбиками ограды...

Только настойчиво билось у меня в голове: "Тревога, тревога, тревога!"

Подбегая к конюшне, я крикнула: Борька!

Никто не ответил мне, я ворвалась в конюшню, как в другой мир: там было тихо и спокойно, ни шевеления воздуха, ни даже сквозняка...

[асызгуль]

Денник Бореза был пуст.

Мир вокруг меня стал чёрно-белым. Сплошь угольно-чёрные и ослепительно яркие пятна.

Потом вдруг я поняла, что лежу щекой на холодном бетоне, и от бетона пахнет навозом. В ушах шелестело, и сквозь этот шелест пробилась чёткая мысль: какая же я дура! Надо было спешить, надо было бежать на ферму сразу же, как почувствовала тревожный шёпот! Это Борька звал меня на помощь, но из-за расстояния его мысленный крик стал еле слышным.

Наши с Машкой выводы оказались ложными. И поэтому Боргеза украли.

А может, нет? Может, просто переставили в другой денник?

Я с трудом поднялась на ноги и пошла по проходу, заглядывая за решётки. Лошади смотрели на меня с любопытством, а Бизнес даже заржал. Постепенно я снова начинала чувствовать свои ноги, а то были они как песком набитые: тяжёлые и негнущиеся. Чем ближе становились задние ворота, тем отчаяннее делалась надежда, и когда пустыми, совершенно пустыми и даже чистыми, оказались два последних денника, что-то внутри меня как бы оборвалось, словно лопнула, взвизгнула и свилась в кольца перетянутая гитарная струна.

На конюшне Боргеза не было. Нигде. Ни в денниках, ни в кормовой, ни в раздевалке.

В светлом прямоугольнике ворот показался человеческий силуэт. Новый конюх, Андрей. Я кинулась к нему:

- Боргеза украли!

Он спокойно ответил:

- Почему украли?

- Его нету!

- Конечно, нету. Он уже на полпути в Польшу.

- К-какую Польшу? - глупо спросила я.

- Ну обыкновенную. Константин Петрович его продал, ты что, не в курсе?

Меня как обварили кипятком.

Конечно, мы же так прыгали в тот день! Ещё и тройник в метр шестьдесят прыгнули... Идиотка, я радовалась, что мы понравились покупателю. Надо было не выпендриваться, наоборот, надо было мешать Боргезу как только можно, валить препятствия одно за другим... Я-то думала, что мы с этим покупателем на соревнованиях встретимся! Может, он тоже так подумал и решил проблему просто...

Если б вдруг сейчас вернулся Владимир Борисович!

- А давно они уехали?

- Да нет, где-то полчаса назад...

Всего полчаса! Боргез меня звал на помощь, он, конечно, не понимал, почему чужие люди запихивают его в фургон на колёсах... Дура! Телепатка недоделанная!

И тут в голове стремительно пронеслись одна за другой, словно цеплялись за хвост друг друга, три мысли.

Первая была: до чего же глупо думать, что знаешь всё, и ничему больше не надо учиться! Опять оказался прав Роман Иванович: если уж у тебя есть способности, надо их развивать. Вот если бы упражнялась я в дальней мысленной связи, сразу бы поняла, что происходит, и смогла прибежать вовремя. Когда мы были бы вместе с Боргезом, чёрта-с-два кто-нибудь погрузил бы его в фургон!

Второй мыслью было отомстить Костику. Знал же, подлюга, что ни за какие деньги тренер не продаст наших лошадей, притащил иностранца тогда, когда Владимир Борисович уехал! Сейчас я не сомневалась ни секунды в том, что гадов надо убивать.

Третья, последняя мысль стала решением: догоню и украду Боргеза. Прошло только полчаса, далеко уехать они не могли. Догоню... А потом... Что делать потом, придумаю в дороге.

Как на занятии по концентрации внимания, я отвела в сторону все остальные мысли и чувства. И поразилась: так ясно стало видно, что именно и в каком порядке нужно делать.

Сначала домой. Дверь заперта, значит, тётя Оля ушла в село. Это хорошо...

Выдернула ключ из кармана, тем же движением вставила его в замочную скважину, повернула... Дженни толкнула меня носом, тут же отскочила с дороги и мелкой рысцой потрусила следом.

В ушах билась мелодия песни из второй серии "Неуловимых мстителей":

Усталость забыта,

Колышется чад,

И снова копыта

Как сердце стучат!

Казалось, даже сердце стало биться в этом ритме. Я видела себя как бы со стороны. С этой песней движения у меня стали очень точными и быстрыми.

Р-раз! куртку снять, надеть свитер, сверху снова куртку. Это на всякий случай, по ночам холодно, а до ночи можно не успеть.

Два! взяла косметичку.

Тр-ри! несколькими движениями подвела глаза, накрасила губы.

Ни одна попутная машина не затормозит ради пацанки, "голосующей" на дороге. А вот если на обочине стоит создание ярко выраженного женского пола, совсем другое дело. Олег сказал, что у меня и грудь, и попка... Конечно, лучше всего машины ловятся, если ты в юбке, но в юбке ходишь, как стреноженная...

И нет нам покоя,

Гори но живи!

Погоня, погоня, погоня

В горячей крови...

Пять! деньги из копилки в карман на "молнии", чтобы не выпали. Как хорошо, что я не купила отбеливающий крем!

Теперь надо взять нож.

[асызгуль]

Первой мыслью было стащить "Короля джунглей". Так Арсен называл здоровенный тесак с лезвием длиною в три ладони. На спинке лезвия была жуткого вида пила, по металлу шёл желобок для стекания крови. Арсен часто ходил с "Королём джунглей" по ферме, а в школу с собою не брал, боялся, что отнимут старшие пацаны...

Нет, ерунду говорят, будто в особых обстоятельствах можно сделать, что угодно и все средства хороши. Я подумала, что можно взять "Короля", потому что ведь мы же без наших лошадей жить не станем, но просто ноги не пошли в комнату Арсена и Димки, в комнату с прибитой над входом подковой Рубина... Даже песня, зовущая к простым и быстрым действиям, не помогла.

Нож обычный, не хищный я выбрала на кухне и спрятала его в рукав, придерживая кончиками пальцев, чтобы не выпал. Согнёшь руку в локте, куртка сползёт, лезвие освободится.

Хорошо бы взять уздечку, но седловая заперта.

Я закрыла дверь и снова, как-то даже привычно, побежала, порадовавшись, что сильный ветер будет дуть в спину, но оказалось, что ветер уже стих совершенно, абсолютно, и воздух стал неподвижен. Только тучи над головой продолжали скользить на север туда, куда увозили Боргеза.

Когда дорога вышла из лесочка, я свернула в поле. Во-первых, так скорее выйдешь на Симферопольскую трассу, а во-вторых, не столкнёшься с тётей Олей.

10.58.

Мы называли "своими" золотого Боргеза, флегматичную Виннифред, озорного Баяниста, кусачую Звенигородку, старика Рубина, Карагача, счастливо ему скакать в лошадином раю! И мы гордились тем, что никто кроме нас не ездит на этих лошадях. Считали: есть кони "продажные", а "наши" не продаются...

Мы себя обманывали. Мы как дети играли в игрушки. А Костик вовсе не подло вёл себя, просто он знал правду. Жестокую, как всякая правда.

А правда была в том, что наши лошади, наши самые близкие друзья, без которых мы жить не хотели просто товар. Живой товар. Дорогой товар. И Костик дождался, пока уедет Владимир Борисыч...

А гнусный голосок зудел над ухом: откуда ты знаешь, Рыжая, что Борисыч не дал бы продать Боргеза? Кто тебе такое сказал? Это ты - ты! - так думаешь. Точно как раньше думала, что никто вообще не продаст Боргеза, просто мысль такая нелепая в голову никому не придёт...

И я решила, что если вдруг у меня ничего не получится, и Боргеза увезут за границу, жить больше не буду. В конце концов, говорила же Машка, что дверь между жизнью и смертью не заперта, только закрыта, и как последний выход годится вполне...

У меня есть нож.

...Гигантскими скачками, как всегда бежишь с горы, неслась я вниз по полю, и в боку не кололо, дыхание само по себе вошло в нужный ритм. Два шага вдох, два выдох. Перед глазами у меня стояла такая картина: я лежу на земле, вены перерезаны на обоих запястьях, рядом со мной две лужи чёрной крови. Лицо у меня белое-белое, и на бледной коже особенно ярко выделяются веснушки. Но мне уже на всё плевать. И на веснушки, и на деньги, из-за которых у человека могут отнять его лошадь.

Чтобы так уйти, надо будет самой два раза провести очень острым ножом по руке... Бр-р-р! Но это же только две секунды. Закрываешь глаза, чиркаешь ножом...

Я читала, умирать от потери крови совсем не больно.

11.02.

Наконец стою на обочине Симферопольской трассы. От бега мне стало жарко. И вдруг горячее лицо почувствовало приятные прохладные уколы из туч, скользящих всё медленней и медленней, сливающихся постепенно в сплошную пелену, стали срываться редкие капли дождя.

Первую машину пришлось пропустить. Там рядом с водителем сидела девушка. Каждому известно, такие парочки не подвозят, можно даже не стараться "голосовать".

11.06.

Как назло, дорога пустая.

11.09.

Ага, едут. Впереди "Жигуль", за ним какая-то иномарка. Сделали вид, что меня нет. Только ветерком от них повеяло.

11.10.

О! Едет "Камаз". "Камазы", и вообще грузовики, тормозятся хорошо. И водители денег за проезд не просят.

Проехал, не сбавляя скорости.

Надо было всё-таки надеть юбку! Короткую. Плевать, что в такой амуниции ходить приходится маленькими шажочками. Зато, может быть, меня приняли бы за проститутку, "плечевую", промышляющую на трассе. Ничего, только взяли бы в машину, отбилась бы потом. Нож есть...

11.15.

Дождь пошёл сильнее. Дорога всё оставалась пустой. Я наклонила голову пониже не хватало ещё, чтобы тушь с ресниц потекла! И поднимала ее, только заслышав звук мотора приближающейся машины.

Никто не тормозил при виде моей вытянутой руки.

11.21.

Безнадёжно утекали минуты. На зелёном циферблате электронных часов слишком быстро менялись цифры: 11.23...11.24... 11.28... С каждой минутой Боргеза увозили дальше и дальше.

Асфальт потемнел. Между выступающими из него камушками стала собираться вода. Отдельные крапушки на плечах моей куртки слились в мокрые пятна.

11.34.

Интересно, как Машка объяснила, почему я сбежала с урока?

Урчание мотора...

Ближе... Ближе! Ну! Ну же!

И вдруг, видно, от отчаяния, меня осенила идея. Я представила себе бревно. Огромное, суковатое, длинное. Такое, чтобы не объехать. Представила так чётко, что ещё чуть-чуть, и оно бы стало настоящим. И толкнула этот мысленный образ навстречу серебристому "Форду".

Есть! Автомобиль завизжал тормозами, заскользил на некрутящихся колёсах, присев на перед. Получилось!

[асызгуль]

За стеклом в прозрачных разводах дождя, размазанного "дворниками" ошарашенное лицо водителя. Молодой парень. Я распахнула переднюю дверцу:

- Извините пожалуйста, вы не подвезёте?

- Куда?

- До Симферополя! - конечно, скорее всего, коневозка с Боргезом уже Симферополь проехала, но было бы верхом наглости сообщить, что меня бы вполне устроила поездка до Джанкоя и дальше.

- Ну, садись.

Я быстренько залезла на переднее место и пристегнулась жёстким серым ремнём безопасности. Нож ужасно мешал.

Водитель резко рванул с места.

11.38.

В машине было жарко. Мощный обогреватель гнал снизу приятное тепло. Сидеть было удобно и уютно, я чувствовала, как подсыхают мокрые волосы и звучавшая у меня в ушах мелодия "Погони" сменилась отчего-то "Группой крови" - лучшей песней Виктора Цоя.

Тёплое место, но улицы ждут отпечатков наших ног.

Звёздная пыль на сапогах.

Мягкое кресло, клетчатый плед, не нажатый вовремя курок.

Солнечный день в ослепительных снах!

Ко мне пришла спокойная уверенность. Стоя на обочине, я боялась, что не поймаю машину, не догоню увозящих Боргеза, не успею. Кожей чувствовала стремительное течение времени.

Теперь всё стало ясно.

Догоню. Чего бы ни стоило, догоню.

Уведу Боргеза. Украду? пусть. Назовут воровкой? не страшно.

Страшно - это когда теряешь друга, с которым у тебя одно счастье и одна судьба на двоих.

Страшно было бы просто плакать в пустом деннике или распахнуть дверь между жизнью и смертью, оправдываясь тем, что тебе только четырнадцать лет, у тебя нету денег и ты не бывала дальше Симферополя.

Пересечь Украину? Ничего.

Двенадцать гривен в кармане? Хватит.

Иногда бывает неважно, сколько тебе лет, четырнадцать или сорок.

Группа крови на рукаве,

Мой порядковый номер на рукаве.

Пожелай мне удачи в бою, пожелай мне

Не остаться в этой траве,

Не остаться в этой траве,

Пожелай мне удачи в бою, пожелай мне

Удачи!

От водителя воняло вчерашним перегаром и мятной жвачкой.

Асфальт утягивался под капот.

Я чувствовала себя сильной и мудрой, я знала, что смогу сделать всё, что захочу.

Когда мы пролетели серенький мокрый Бахчисарай, случилось почти неизбежное, то, что случается всегда, когда тебя, накрашенную, подвозят мужчины. Водитель разведывательно положил руку на моё колено:

- Куда едешь одна, малыш?

Всегда различаешь, когда просто прикасаются к тебе, а когда лапают. Случись такое вчера, я бы испугалась. Съёжилась бы, покраснела, стала бы отпихивать эту пухлую руку, поросшую черными загнутыми волосками.

Теперь я коротко глянула на него, предупредила взглядом.

Он держал руль одной рукой, смотрел на дорогу и улыбался. Сжал колено так, что стало больно.

Я ударила его. Точно так же поставила перед самым его носом тугую резиновую стену, как сделала это Верка на дороге ночью. И учиться мысленной самозащите не пришлось. Само по себе получилось, как надо.

Он побледнел. Рука убралась моментально, и он косился на меня теперь, как испуганная лошадь.

Ха! Нашёл, к кому приставать!

Мимо мелькали деревья, иногда дома, быстро протягивались поля. Монотонно взад-вперед гуляли "дворники" на ветровом стекле. Тихонько играл джаз. Я догоняла Бор-геза.

Фургон для перевозки лошадей по нашим дорогам не будет ехать быстрее шестидесяти в час. К тому же водитель коневозки не подозревает, что за ним гонятся. "Форд" делал сотню, не притормаживая даже в сёлах.

Начался подъём. Не крутой, еле заметный. Наверное, Симферополь уже близко. Там придётся искать другую попутку. Если даже "Форд" едет дальше, водитель скажет, что остается в городе, я чувствовала исходящий от него страх. Хорошо ещё, что не заметил он у меняв рукаве нож. Если бы заметил, чего доброго выскочил бы из машины, что бы я делала с этим "Фордом", это же не лошадь...

И в тот момент, когда я усмехнулась, представив серебристую металлическую торпеду под спортивным седлом, живот мой вдруг пронзила острая боль. Я едва сдержала крик.

Ещё раз... Ещё... И всё сильней... Меня просто сгибало в дугу. Если бы не ремень безопасности, я врезалась бы лбом в стекло.

Водитель испугался:

- Э! Что с тобой?

[асызгуль]

- Живот... болит... - пролепетала я.

Снова острый укол. Он подумал, наверное, что вот-вот меня вырвет, и я перепачкаю машину.

- Знаешь, наверное, воздухом подышишь - легче станет...

Боль теперь уже не колола. Казалось, что кто-то запустил руку мне в живот, ухватил внутренности, закрутил их и сжал узел в кулаке. И в машине было так душно...

"Форд" затормозил.

Водитель услужливо отстегнул ремень и даже открыл для меня дверцу. Я почти вывалилась из жаркого салона в сырой осенний воздух. На лицо упали капли дождя. Я вздохнула поглубже, и мне показалось, что боль отступила.

За спиною взревел мотор.

Обернувшись, я увидела, что "Форд" рванул с места, водитель даже дверь захлопывал на ходу. Боялся, что не отпущу его, применив ту же тайную власть, которая заставила его убрать руку с моей ноги. Он не чувствовал, что мне сейчас было всё равно...

Мимо, едва не задев, пронеслась голубая легковушка. Я сошла с асфальта на обочину, под ногами захрустел песок. И сразу как-то мне захотелось лечь на этот песок, скорчиться-съёжиться и не шевелиться. Пускай идёт дождь, пускай смотрят люди. А если на песочек нельзя, так я и на травку лягу...

Нет! Так и умереть можно прямо на дороге... Надо ловить машину. Глупо я сделала, что вышла.

Дождик сеялся, меленький, неторопливый. Низко висели серые, остановившие бег облака. Не было машин на мокрой тёмно-серой дороге.

Я прижала руки к животу: так меньше болело - и попыталась выпрямиться. Нет, стоять оказалось совершенно невыносимо. Надо идти. Идти вперёд. До конца подъёма оставалось совсем немного. По гребню холма, упираясь в дорогу, проходила ветрозащитная полоса высокие густые кусты, полу оборванные недавним ураганом.

Тусклая зелень с желтыми проблесками, серое небо, тёмно-бурая пахота, дождь...

Когда я медленно-медленно поднялась на вершину холма и оторвала взгляд от асфальта, то замерла на месте и совсем распрямилась.

Боль никуда не делась, я чувствовала её, но где-то в стороне, словно живот болел не у меня.

Далеко впереди, у следующей лесополосы на обочине стоял низкий фургон-коневозка. Средняя секция у него была открыта, опущен пандус. По пахоте человек водил понурившего голову коня в тёмной попоне. Даже сквозь сетку дождя было видно: голова и шея коня отливают золотом.

ГЛАВА 15

Я закричала:

- Борге-ез!

Мысленно закричала. Довольно легко промолчать, не выдав чувств. Не подумать - гораздо трудней.

Конь, которого водили в поводу, резко остановился и вскинул голову, глядя в мою сторону. Даже издалека узнала я это движение.

Он!

Теперь уже специально я изо всех сил мысленно позвала его:

- Борге-ез! Ко мне!

Рыжий жеребец в тёмной попоне встал на дыбы. Человек откинулся назад, пытаясь удержать его. Рыжий выгнул шею, повернулся на задних ногах, подставляя корде или верёвке плечо. Маленькая человеческая фигурка присела к земле, потом, не удержавшись, опрокинулась на бок.

Я снова позвала, - и вот Боргез уже скачет ко мне по пахоте.

Это было чудо.

Я нашла его. Он свободен. Мы снова вместе и мы уйдём от погони.

Конечно, я знала, что так и будет, только не думала, что произойдёт всё так скоро и потом - я не привыкла ещё делать чудеса...

Проскакав полдороги, Боргез громко, звонко заржал. Так лошадь, потерявшая табун, зовёт своих. Я крикнула в ответ:

- Бо-орь-ка!

Он бешено рванулся вперёд, только комья тяжелой глины полетели из-под копыт.

Далеко, у серебристого фургона, возле подножия холма, поскользнувшийся в грязи конюх поднялся на ноги и побежал за жеребцом. По сравнению со скачущим Боргезом, человек едва переставлял короткие ножки, поэтому даже не сделалось страшно, что нас могут поймать.

Боль ушла - исчезла неизвестно куда.

Подскакав, Боргез чуть не сбил меня с ног. Толкнул мордой в грудь, торопливо, горячо дыша, обнюхал меня. Тонкие ноздри после бешеной скачки раздувались широко, делались почти квадратными. На нём была непривычная, чужая попона и ярко-синий недоуздок. На тонких ногах - бинты, из которых сверху и снизу торчат стёганые толстые ватнички.

Теперь понятно, почему так легко он вырвался! Растяпа-конюх посмотрел, что жеребец ведёт себя смирно, и поленился одевать уздечку. Никто не сможет удержать на недоуздке чистокровную лошадь, если она не играет, а решила вырваться на свободу.

Золотой жеребец топтался возле меня, взрывая ногами глинистую глубокую пахоту, успевшую напитаться водой и даже дважды наступил мне на ногу, чего прежде не случалось никогда. Он был рад, страшно рад, потому что нашёл Своего человека.

Донеслось хриплое:

- Стой, скотина!

Я подхватила волочившуюся по грязи толстую верёвку от недоуздка и, вцепившись в негустую гриву, запрыгнула Боргезу на спину, сразу ощутив, что тёмно-синяя, цвета матросской форменки, попона уже здорово намокла от дождя. Как хорошо, что я не слушалась тренера, ездила на выпас без седла и уздечки!

- Сто-ой!

[асызгуль]

Едва очутившись на спине жеребца, я поняла с диким восторгом, что снова у нас все мысли и чувства - на двоих. Мы снова превратились в кентавра!

Чужой конюх грозил на бегу кулаком. Мы фыркнули в его сторону - это был враг! - и сорвались с места.

Свобода! Свобода! Свобода!

В один миг я узнала от Боргеза, что случилось сегодня утром на ферме.

Он испугался, когда чужие люди стали заводить его в фургон, пахнущий чужими лошадьми. Он упёрся покрепче ногами и протестующе замотал головой. Тогда повод взял знакомый человек. Жеребец его знал не так давно, однако занимался человек полезным делом - насыпал в кормушку овёс и ловко перекидывал через дверь на вилах тонкое пахучее сено. Жеребец был воспитан, поэтому знакомому человеку повиновался, хоть происходящее очень ему не нравилось.

Его привязали к поперечному брусу, он успокоился и даже попытался сорвать зубами с ног мягкие синие штуки, которые надели на него ещё в родном деннике. Только удалось хорошенько ухватить одну гадость, просто присосавшуюся к правой передней, как внезапно заскрежетало и сделалось совершенно темно. Он насторожился, и тут началось... Впереди, из-за стены, послышалось рычание. Весь тёмный денник мелко-мелко задрожал, как дрожит кожей лошадь, когда пытается согнать муху. Жеребец почувствовал себя очень беспомощным и позвал на помощь. Позвал Своего человека. Человек не пришёл. Тёмный денник дёрнулся и покатился куда-то вниз. Пришлось неуклюже топтаться на месте, чтобы сохранить равновесие. Рычание за стенкой делалось всё более угрожающим. Это было очень страшно. Денник сползал и мог куда-нибудь упасть. Это было ещё страшней. Жеребец закричал, снова и снова зовя Своего человека, и тут услышал:

- Не бойся, малыш, всё хорошо!

Спрятался! Кто-то спрятался в темноте! Нападёт...

Он решил порвать верёвку, которой был привязан, присел на задние ноги, пытаясь встать на дыбы, но копыта заскользили по доскам и он едва не упал.

Прятавшийся в темноте человек неприятно похлопал его по шее:

- О-оп-па, маленький, не буянь... Всё будет хорошо...

Слова были знакомые, голос не был злым, но пахло от человека просто отвратительно, денник дрожал, за стеной рычали звери...

Он стоял, пытаясь удержать равновесие, мелкая дрожь волнами пробегала по рыжей вычищенной

шкуре. А потом он вдруг понял, что остался один, совсем один и попал к чужим людям в плен.

Он затосковал, и вдобавок к тоске кто-то стал больно кусать его живот. Он попытался задней ногой согнать кусучую дрянь, спрятавшуюся под чужой попоной - ничего не вышло. Хотел упасть на пол и раздавить её - мешала короткая привязь...

Боль наступала, он изо всех сил отбивался от неё ногами, пытался укусить сам...

Рядом раздался грохот, и голос дурнопахнущего человека заорал:

- Да тормози же ты, твою мать! У него колики!

Денник резко дёрнулся, жеребец чуть не упал.

Потом опять появился свет, он сильно обрадовался, его отвязали и вывели на улицу, он обрадовался ещё больше, вдохнув знакомый воздух и решил, что скоро увидит Cвоего человека. Но знакомого маленького человека снаружи не оказалось, были мокрый воздух, мокрая земля и мокрая трава, которую не хотелось есть.

Неизвестный кусака продолжал грызть живот, но жеребец понял, что избавиться от него невозможно, и покорно ходил следом за дурнопахнущим человеком по вязкой глине. Время от времени он пытался показать этому, чужому, дурнопахнущему, что вон там, в той стороне, откуда дует ветер - его дом и Его человек. И много других людей. Там помогут, прогонят зверя, кусающего за живот, и всё будет хорошо. Но чужой человек грубо дёргал верёвку и ворчал:

- Шагай, шагай давай, сейчас Вовчик ветеринара приведёт...

А потом - вдруг! - его позвал Свой человек! И он вырвался и поскакал! И кусака за ним не угнался!

Я ощутила всплеск радости Боргеза при мысли о том, что снова мы вместе.. Эта радость и моя радость слились вместе и превратились в невиданной силы посыл. Нас бросило вперёд как из катапульты.

Это не был обычный галоп, при котором чётко различаются три удара копыт о землю. Мы неслись огромными скачками, так, как несётся гепард. В два такта. Я прижалась к шее Боргеза. Земля, сливаясь в буро-зелёную полосу, летела нам под ноги и казалась непривычно близкой, таким резвым был наш галоп, так вытягивался на скаку жеребец. Я смотрела глазами Боргеза и чувствовала, куда именно должно ступать каждое копыто, чтобы не поскользнуться на мокрой траве - мы мчались по самой кромке пахоты под кустами лесополосы. Ветки хлестали меня по голове и чиркали по спине. Кроме редкого дождика, с неба на нас сыпался крупный с потревоженных листьев.

Поле кончилось очень быстро. Его дальний, параллельный дороге край, тоже ограничивал ряд плотно сплётшихся кустов. Чуть сократив настильный галоп, мы завернули за него и помчались снова.

Я подумала о конюхе с коневозки, который должен был нас догонять. Боргез, от моего воспоминания, яростно отбил задними ногами в воздух, так, что я вылетела к нему на холку и чуть не упала, но жеребец вскинул головой, и этим толчком посадил меня на прежнее место.

Слева были кусты, справа - поле, исчирканное поперёк озимыми всходами, впереди - ещё одна лесополоса. Справа за полями поднимались плавные силуэты Внутренней гряды Крымских гор.

Свобода! Свобода! Свобода! Скачи, куда хочешь! Здесь, где нету асфальта, нас не догонит никто!

Поля и степи - не для двуногих, с колёсами они или без! Они - для всадников! Для кентавров!

Мы вылетели на четырёхметровую оросительную канаву и перемахнули её, не задумываясь.

Новое поле.

Канава.

Ещё одно поле.

Вдалеке забелели деревенские дома и мы круто взяли вправо, на пахоту. Здесь пришлось сократить галоп, Боргез глубоко проваливался в грязь и, с трудом вытаскивая ноги, так работал спиной и крупом, что казалось, он козлит и пытается всадника сбросить.

Только теперь я немного отстранилась от переживаний скачки и начала соображать по-человечески.

В полях нас видно, как на ладони. Если конюх, от которого мы ушли, нас до сих пор не заметил - благодарить надо только лесополосы. Дальше скакать по открытому месту опасно. Не конюх, так деревенские заметят и расскажут ему при случае. Надо прятаться в лесу.

[асызгуль]

Едва наши копыта ступили на упругую траву опушки леса, по которой были разбросаны одиночные кусты тёрна, шиповника и держи-дерева - я перевела Боргеза в шаг. Жеребец не соглашался, мотал головой, разбрызгивал пенистый пот, стекавший по шее. Он хотел скакать и скакать, убегая от кусачего зверя, и от человека, который не давал вернуться домой. Но следы шагающей лошади хуже видны на земле, чем лошади, скачущей галопом. А если нас не заметят сразу, то будут искать по следам.

Как всё же страшно идти шагом, когда за тобой гонятся! Кажется, за всеми ветками и кустами притаились наблюдатели, и их взгляды противно, как мушиные лапки, щекочут спину...

Я нервно оглядывалась, пытаясь за сеткой дождя разглядеть человеческие фигурки, и пока мы шли по опушке, вспотела не хуже Боргеза.

Странно. Часы не остановились. 12.36. Всего час назад я ехала в тёплой кабине серебристого "Форда", а сейчас сижу на спине промокшего жеребца. И кажется, будто прошла целая вечность...

Сейчас, в начале октября, солнце заходит часов в шесть. Идёт дождь, пасмурно, значит, уже к пяти настанут сумерки, в которых издали не отличишь лошадь от коровы или двух идущих рядом людей. Главное, продержаться до этих сумерек. Спрятаться, чтобы не нашли.

Шагая вдоль опушки, я довольно быстро отыскала то, на что надеялась.

Заросшую, еле заметную дорогу.

В лесах горного Крыма много таких дорог. Дорог, ведущих в никуда. Может быть, раньше там, в лесу, были поля, на которые ездили трактора. Может быть, дороги эти прорубали для своих надобностей лесники, но у них всегда такой вид, словно по меньшей мере год никто по ним не ездил. Когда идёшь по ним, приходится порой продираться сквозь ветки сомкнувшихся кустов, в десяти метрах впереди и позади уже никого и ничего не увидишь. То, что нам надо.

Я спрыгнула на землю и повела Боргеза в поводу. Верхом было не проехать.

Жеребец шёл рядом коротким напряжённым шагом, высоко держал голову, часто останавливался, прислушивался и всхрапывал. Я слышала только, как шелестят листья, и чувствовала запах грибов, но для Боргеза осенний лес переливался звуками и запахами.

На каменистой желто-белой земле, усыпанной зелёными листьями, за нами почти не оставалось следов, только кое-где копыто, соскользнув с камня, чётко отпечатывало в глине небольшую дугу. Всё же для опытного человека этого вполне бы хватило, чтобы понять: здесь вели лошадь.

Ураган переломал ветки и повалил засохшие деревья. Приходилось перелазить через барьеры из упругих нетолстых хлыстов и бесплодно жалеть, что здесь мало места для прыжка. Мы пробились вглубь примерно на километр и остановились на маленькой прогалинке в кустах у дороги.

Прислушались. Не было слышно ни голосов, ни приближающегося треска веток.

Пора было заняться одним важным делом.

Угнанную лошадь ищут по следам. Тем, кто будет нас ловить, повезло: идёт дождь, до опушки наши следы очень хорошо заметны. На дороге тоже, но сейчас мы попробуем их обмануть. Прошлым летом я прочитала хорошую книгу, "Дикая охота короля Стаха" - там всадники, чтобы лошади не оставляли отпечатков копыт, обматывали им ноги тряпками. Тряпок у меня нет, но вместо них отлично сойдут бинты. Когда-то красивые, ярко-синие, как недоуздок, они сейчас были сплошь заляпаны грязью. Тесёмки, удерживающие их на месте, промокли, я сломала ноготь, стараясь их развязать. Как раз сейчас пригодился бы нож, но я даже не помнила, где потеряла его. Наверное, это случилось, когда я выбралась из "Форда", и думать не могла ни о чём, кроме боли.

Пришлось скорчиться у ног Боргеза и пытаться ослабить узел зубами. Ту ногу, которой я занималась, жеребец держал неподвижно, другая в этот момент беспокойно переступала, копала землю. Обычно пока я надевала или снимала бинты, Борька теребил мои волосы, но теперь он был слишком насторожен для того, чтобы баловаться.

Ватники под бинтами были стёганые, тоже синие. Там, где бинты прикрывали их, они сохранили этот яркий сочный цвет. Я сняла их, отжала, спрятала под куртку. Потом аккуратно скатала снятые бинты в рулончики, а потом заставляла Боргеза по очереди поднимать и держать на весу ноги, пока обматывала копыта, превращая их в тряпочные култышки.

Жеребец был так занят выслушиванием и вынюхиванием опасности, что не протестовал и не пытался избавиться от такого безобразия.

Пока я этим занималась, думала о том, что, поразительно, - у Боргеза от переживаний начались колики, резкая боль в животе. Владимир Борисович говорил, что такое может случиться с чистокровками, но я не очень-то верила. Колики бывают от неправильной кормёжки, от глистов... Но чтобы от переживаний?

Тем не менее, случилось именно так - на наше с Борькой счастье. И ещё повезло, что конюх решил ехать не в кабине машины, а рядом с лошадью, как полагается. Конюх заметил, что жеребцу плохо, что он пытается себя брыкнуть в живот, хочет лечь, вспотел от боли, и подал водителю сигнал остановиться. Иначе бы я не догнала фургон и - самое страшное - Боргез мог умереть от боли. Чистокровки очень нежные...

Как положено при коликах, потом конюх водил Боргеза в поводу. Наверное, с ними был кто-то третий - должны же они были послать за ветеринаром, лошадь же дорогая.

И тут на коневозку вышла я...

Точно! - осенила меня мысль. Нехорошее чувство тревоги, из-за которого я четыре часа назад - всего-навсего четыре часа! - убежала с уроков, пришло ко мне не просто так, это был отголосок страха и тревоги моего золотого Боргеза. Так же и боль, согнувшая меня в дугу, была отголоском его колик.

Ничего себе отголосочек!

Это был ещё один признак того, что мы с Боргезом были одним существом. Кентавром.

Дождь всё сыпался, и я, заканчивая обвязывать левую заднюю, подумала, что, наверное, конкурное поле раскисло от дождя, и долго нельзя будет прыгать из-за того, что скользко. Владимир Борисович давно собирался завезти на поле песок, но никак не мог собраться окончательно и сделать.

Зато если после дождя потеплеет, трава пойдёт в рост...

13.30.

Ого! Ну и долго же я провозилась! Надо уходить, уходить, уходить, иначе нас догонят даже пешком!

И мы торопливо пошли вперёд - сначала в гору, потом с горы, и снова в гору по жёлто-зелёному лесу. Я срывала ягоды с попадавшихся кизиловых кустов, не разбирая, спелые они или нет - очень уж хотелось пить.

Нашу дорогу пересекла другая. Я, не раздумывая, свернула на неё - надо было путать следы. Если погоня доберётся до леса по слабым отпечаткам копыт и выйдет на первую дорогу - пусть гадают у развилки, куда мы двинулись дальше! Уловка с бинтованием копыт помогла, следов за нами не оставалось.

Новая дорога была не такой заросшей, и я стала бояться, что сейчас мы снова выскочим прямо на трассу, где нас будет поджидать коневозка. Бояться было глупо, если бы мы подходили к трассе, слышны были бы моторы проезжающих машин. И если бы даже случилось такое, почему именно в этом месте окажется серебристый фургон, откуда водитель узнает, где мы?