Карнавала не будет

[de_sinyaya]

Анастасия Сарма

Воронежским любителям современного искусства придется отложить светлые надежды на арт-фестиваль «Чернозем». Грандиозное событие, которое должно было состояться в Воронеже весной этого года, на этот раз откладывается аж на следующую осень. Об этом известный галерист Марат Гельман рассказал корреспонденту Inside в эксклюзивном интервью.

Уж осень близится, а Гельмана все нет…

В начале марта маленький конференц-зал музея им. Крамского, пожалуй, еще никогда не ощущал на своих хрупких деревянных стульчиках такого огромного количества воронежских журналистов. Сидячих мест, впрочем, хватило не всем. Лавинообразный поток жаждущих приобщиться к высокому устремился в музей из-за одного человека. Имя ему – Марат Гельман. Известный галерист, скандальный политтехнолог, член Общественной палаты РФ, директор Пермского музея современного искусства тогда рассказал журналистам о том, как планирует сделать Воронежу прививку современного искусства. Программа-максимум – превратить столицу Черноземья в город с развитой арт-индустрией, который бы ничем не уступал модному нынче городу Пермь. Программа-минимум – грандиозный фестиваль "Чернозем". О нем в интеллигентских кругах Воронежа стали говорить еще в декабре прошлого года. Поговаривали, что в рамках такого события в марте к нам приедет музыкант и актер Петр Мамонов, Псой Короленко, создатель столичного театра "Практика" Эдуард Бояков. На пресс-конференции Марат Гельман собравшихся не разочаровал, но и не обрадовал: выяснилось, что проведение большого арт-фестиваля откладывается на сентябрь. А весенние дни "Чернозема" были объявлены подготовкой к фестивалю. Но и этой новости воронежская публика радовалась: как-никак, в Воронеж прибыла меланхоличная дива и режиссер нашумевшего сериала "Школа" Валерия Гай Германика, поэтесса с воронежскими корнями Елена Фанайлова, зрителей, наконец, накормили классикой видеоарта, а Марат Гельман показал воронежцам работы московских концептуалистов из своей личной коллекции. Весенней "подготовке к "Чернозему" искренне радовались все и с замиранием сердца ждали осени. Прошло несколько месяцев, уж лето на исходе, а про обещанный фестиваль все как-то плавно подзабыли. Директор галереи Х.Л.А.М. Алексей Горбунов в разговоре со мной еще в июне выразил сомнения в том, что "Чернозем" пройдет по плану. До последнего момента не знал о том, что фестиваля не будет, и Костя Рубахин – поэт, некогда поживший в Воронеже, идейный вдохновитель весенних дней актуального искусства, дружный с Гельманом. Чтобы пролить свет на эту странную ситуацию, я встретилась с самим возмутителем спокойствия, "великим и ужасным" Маратом Александровичем.

Пермский синдром

Знаменитая квартира легендарного галериста, а ныне – директора Пермского музея современного искусства находится рядом с храмом Христа Спасителя, в старинном московском доме с так называемой перевернутой рюмкой, на ул. Остоженка. В окна просторной студии заглядывают золотые купола церкви и яркое солнце, которое, как написал однажды Юрий Мамлеев, "заливает мир своей параноидальной неугасимостью". Храм Христа Спасителя начал отстраиваться заново почти 20 лет назад: в советское время на месте взорванной большевиками церкви появился бассейн "Москва". В 1991 году храм решили отстроить заново. В это же время на месте осушенного бассейна прошел скандальный перфоманс одного из подопечных Марата Гельмана – московского акциониста Александра Бренера, известного своими хулиганскими хэппенингами, связанными то с естественными отправлениями организма, то с публичным занятием сексом, то с любованием своим же обнаженным телом в общественных местах. На этот раз Бренер, взобравшийся на вышку бассейна, у всех на глазах занимался мастурбацией.

- С этой стороны вид храма мне гораздо больше по душе, - говорит Марат Гельман, стоя в проеме окна.

Я пытаюсь сфотографировать галериста напротив золотых куполов, которые по задумке должны выглядывать из-за плеча Гельмана. Но по очевидным законам физики ничего не получается: купола остаются сами по себе, а Марат Гельман против света кажется одной сплошной тенью.

Перед этим радушный хозяин, у которого здесь часто бывают гости, угощает меня чашкой кофе, популярного в Израиле. Он называется кофе-боц, что в переводе с иврита значит "грязный". В приготовлении кофе прост: нужно залить кипятком ложку молотого кофе. Не успевшие свариться частички кофе напоминают болотистую ряску.

- Поэтому кофе-боц переводится еще как "болото", - говорит Марат Гельман.

На этот раз в Москве он проездом: утром прилетел на самолете, вечером снова улетает в Пермь, где в августе пройдет фестиваль "Музей в городе". В рабочей суете у Гельмана разрывается мобильный телефон: звонят в основном из Перми. Пермь – самый успешный проект в жизни галериста. Еще бы, с приходом Гельмана сибирский городок всего за несколько лет превратился в третью культурную столицу – после Москвы и Питера. Похоже, что бывший политтехнолог окончательно поселился в этом сибирском городе: в своем живом журнале он говорит о том, что московский воздух не тот, что на Урале, а в разговоре про Пермь он каждый раз инстинктивно добавляет: "у нас".

- У нас резко уменьшилось количество уезжающих, начал развиваться арт-туризм: на последний арт-фестиваль в Пермь приехало 7,5 тысячи зрителей, - рассказывает директор Пермского музея современного искусства. – Потом там начались события, не инициируемые нами: фестивали, которые проводятся частным образом, открылись две новые галереи современного искусства (всего их пять). Международные культурные институты стали вписывать Пермь как обязательный город в свои проекты. Каждую неделю к нам с лекциями и семинарами приезжает какой-то известный гость. А Французский культурный центр планирует провести в Перми выставки или визиты известных французских художников и музыкантов.

Во мне просыпается ревность за обделенный вниманием Гельмана Воронеж.

- Марат Александрович, и все-таки, в Воронеже осенью будет обещанный фестиваль? – с надеждой спрашиваю я.

- Видишь ли, я, как человек неопытный, даже не представлял себе, что процессы, связанные с какими-то государственными решениями, так медленно реализуются. Поэтому, если фестиваль будет осенью, то следующей, - отвечает Марат Гельман.

С момента последней встречи воронежцев с Гельманом многое изменилось: с июня галерист стал куратором партийного проекта "Единой России" "Культурный альянс". Программу разработал сам Марат Гельман. Ее суть в том, чтобы использовать в ряде городов России культурный опыт Перми. Участвовать в проекте будет ряд крупных городов, среди которых - Санкт-Петербург, Пермь, Ульяновск, Нижний Новгород, Краснодар, Казань и Воронеж. Отсюда – и федеральные деньги, которые города получат на реализацию своих культурных проектов. Но если Пермь и Питер финансирование получили одними из первых, то Воронежу с этим придется подождать. По иронии судьбы, проект, призванный модернизировать культуру в провинции, стать своего рода альтернативой министерскому, чиновничьему управлению культурой, на практике столкнулся с той же самой вечной российской проблемой – бюрократическими проволочками. Против несмазанных колесиков государственного механизма бессилен даже всемогущий Марат Гельман.

- Воронеж одним из первых вошел в список этих городов, он утвержден. Все это было сделано в мае, - говорит создатель "Альянса". - Но сама система утверждения программы на федеральном уровне затянулась уже на три месяца. В то же время ряд городов активничает самостоятельно: в Волгограде, Ульяновске, Самаре работа проходит за счет собственных региональных ресурсов.



"Наша культура превратилась в профессионального нищего"

Основная идея "Культурного альянса" – обеспечить элементарную культурную жизнь в провинции. В будущем в проекте будут участвовать более 20 крупных городов по всей стране.

- Зачем нужен "Культурный альянс"? Дело в том, что ни один город мира – ни Нью-Йорк, ни Берлин, ни Лондон – не может обеспечить качественный культурный досуг только своими силами. Художники, музыканты приезжают друг к другу в гости. Программа "Культурного альянса" заключается в создании сети высокоразвитых городов, которые активно взаимодействуют, включаются в общую культурную среду.

Гельман приводит в пример воронежского художника Сергея Горшкова, который постоянно участвует в пермских выставках. На этот раз Сергей Иванович будет участвовать в большом пермском проекте "Музей в городе": по всей Перми будут стоять его 20 деревянных ангелов. Такой вот public art.

- Марат Александрович, в чем, на ваш взгляд, специфика Воронежа?

- Когда я приехал в Воронеж, я ощутил близость Украины. У меня появилась идея: почему бы не сделать Воронеж естественным центром взаимодействия России и Украины? Через ваш город проявляются все еще драматичные отношения наших стран. Почему бы не сделать Воронеж местом культурной и политической интеграции, как, например, Екатеринбург, в котором ежегодно собирается азиатская шестерка ШОС? Мою идею поддержал Михаил Швыдкой. Вторая идея была связана с лэнд-артом – то есть уже существующей в Дивногорье традицией проводить арт-фестивали под открытым небом. Эти идеи ни в коем случае не противоречат друг другу, просто идея с украино-российским центром имеет под собой еще и финансовое обоснование.

- Кстати, у нас на юге области регулярно проходят местные фестивали российско-украинской дружбы.

- О том-то и речь, чтобы наша концепция основывалась на уже сложившихся традициях. Очень важно, чтобы эта какая-то новая институция, новая судьба совпадала с тем, что есть.

- В ваших планах есть какие-то конкретные шаги по развитию этого направления? Может, пригласить для участия в фестивале украинских художников?

- Нет, начинать нужно не с этого. Нужно понимать, что вся идеология "Культурного альянса" основана на том, чтобы поменять место культуры в головах чиновников и тех, кто формирует бюджеты. Представь себе: когда региональная и федеральная власти формируют бюджеты, у нее есть три корзинки. Первая корзинка - "надо", это инфраструктура: дороги, свет, безопасность. Если этого нет, то все провалится. Сюда идут основные деньги. Вторая корзинка – это "хочу": хочется, чтобы бюджет следующего года пополнялся. Она меньше, чем первая. Третья корзинка – это "могу": как могу, так помогу. Помогают кому? Сирым, убогим, старым, малым и…культуре. Это самая маленькая корзинка. Ужас заключается в том, что внутри этой корзинки культура проигрывает всем, потому что, если есть два человека, одному из которых нужно помочь вылечить больных детей, а другому - сделать выставку, то, конечно, деньги отдаешь первому, и чувствуешь себя благородным доном. В этой ситуации сфера культуры превратилась в профессионального нищего, который очень неуспешно просит помощи.

Наша же философия – другая. Мы не больные, не сирые, не убогие, нам не надо помогать, мы молодые, красивые, здоровые, пользуемся успехом. Во-первых, культура – это часть корзинки "надо" – то есть ее место там, где инфраструктура, потому что нам надо обеспечить качество жизни человека. А в качество жизни, кроме безопасности, образования, медицины, входит качественный культурный досуг. Если человек работает восемь часов в день и восемь часов в день спит, то остальные восемь часов у него должно уходить на культурный досуг. Если это не обеспечивается, мы не выполняем важную жизненную функцию. Поэтому мы говорим, что сфера культуры должна и может сделать качественный культурный бросок. Во-вторых, культура должна быть в корзинке "хочу". Потому что такие вещи, как ребрендинг, туризм, креативная экономика – это все развивается либо непосредственно культурными институциями, либо вокруг них.

Итак, успех культуры заключается, во-первых, в формировании бюджета, во-вторых, - во включении города в "Культурный альянс", в-третьих, - в том, что планировалось в Воронеже как "Чернозем", - это программа по активизации культурной жизни. У вас статус творчества очень высок, и в то же время многие люди, которые занимаются творческой деятельностью, себя не идентифицируют как творцы. Нам нужно раскупорить творческую энергию, дать ей некий высокий статус. По примеру Перми нам нужно провести аудит всех местных творческих сил, помочь им включиться в контекст, потому что очень многие люди – неуспешны, но не потому, что они творчески несостоятельны, а потому, что у них нет опыта или они находятся в маргинальной позиции. Наконец, четвертое – это возможность найти городу новую культурную нишу, свою идентичность.



"Наша проблема в том, что в России еще не умирало олигархов"

- Как вы думаете, кроме поддержки федеральных властей, должны ли региональные бизнесмены взять на себя функцию поддержки культуры?

- Один из критериев успеха проекта в Перми заключается в том, что государство в этом направлении участвует. Но, начиная этот путь с государством, мы добьемся успеха именно тогда, когда этот процесс уже не будет зависеть от государства. У нас сегодня в Перми есть люди, которые поддерживают Музей современного искусства. Они платят все налоги, и только с прибыли они могут помогать. В принципе, проблема здесь в самой позиции искусства, которое не осознается как сверхважное дело. Понятно, что бизнес к нему не расположен. Бизнес у нас молодой, и, как говорит мой товарищ Сережа Гордеев, у нас проблема в том, что мало олигархов умирало. В Англии искусству помогают очень активно. Почему? Вот умер богатый человек, его деньги перешли в наследство его сыну, который в течение двух лет в казино и разных безумствах все это спустил. Другой человек, который прочитал несколько таких историй в газетах о том, как распорядиться своим богатством, начинает думать: может, мне помочь музеям, создать фонд поддержки культуры? В нашей стране олигархи еще не умирали: наш капитализм слишком молодой. У нас нет историй, когда большие состояния в течение короткого времени транжирили: у нас молодой капитализм.

- Как вы думаете, имеет ли вообще современное искусство в Воронеже перспективы?

- В принципе, не стоит вопрос о том, есть ли в Воронеже талантливые люди. Они есть в одинаковых пропорциях во всех городах. Вопрос в другом: уедут ли они из Воронежа быстро, вернутся ли в город или останутся в нем. Ростов дал Москве целую генерацию сильных художников. При этом и в Ростове, и в Одессе ситуация очень плохая. Поэтому надо сначала создать ситуацию, в которой художники скажут: мы хотим жить в этом городе. Их интересы и интересы города должны совпадать. Я не видел ни одного крупного города, в котором не было бы интересных, творческих личностей. И Воронеж здесь не исключение. Но лицо воронежских художников пока не выражено. Вот ростовчане, прибывшие в свое время в Москву, сильно отличались, отличались и одесситы. А вот сказать: это воронежская школа – нельзя.

- Я слышала противоположную точку зрения о том, что в Москве появилось понятие "воронежская волна", которую в столицу принесли художник Арсений Жиляев, курирующий площадку "Старт" на "Винзаводе", там же вскоре откроется персональная выставка Ивана Горшкова, а молодые воронежские художники Николай Алексеев, Илья Долгов, Михаил Лылов участвуют в биеннале молодых "Стой! Кто идет?"…



- Не знаю. Дело в том, что иногда нужно иметь мечту для того, чтобы эта мечта реализовалась. Может быть, это некая мечта, но пока она под собой не имеет оснований. Была южнорусская волна, а вот воронежской – пока не было. Но ее можно создать. Это рукотворный процесс, который нужно делать.

- Чего нам не хватает в Воронеже? Какие бы недостатки в искусстве вы отметили в первую очередь?

- Недостатки – во всем. С другой стороны, еще раз подчеркиваю, это не чисто воронежские недостатки. К примеру, мы делали выставку у вас в музее (имени Крамского - прим. авт.). И первое, что мы увидели, - это распорядок жизни музея: в выходные он не работает, а в рабочие дни он работает тогда же, когда работают люди. Соответственно, даже при желании посетить музей невозможно. Мы вынуждены были договариваться, хитрить, чтобы они работали по выходным. Это что означает? Получается, что сама культурная институция безразлична к тому, будет ли у нее публика или не будет. Это касается, видимо, всего. Нет понимания "зачем"? Художник, который не задает себе вопроса "зачем?", - это плохо. Институция, которая не задает себе этого вопроса, - это тоже плохо. То есть если мы хотим перейти из статуса профессиональных нищих в статус базовой необходимости, мы должны задуматься о том, как предоставить эти культурные услуги населению? Мы должны как минимум изменить свой график работы, переориентироваться. Что касается выставочных площадок, в этом смысле кризис нам помогает: есть целый ряд площадок, которые не задействованы в бизнесе. Конечно, нужна среда. Допустим, в Перми, а Пермь – развитый культурный город, мы столкнулись с тем, что там отсутствует медиа, институт профессиональной критики. Это общая беда. Нам нужна не только децентрализация культуры, но и децентрализация прессы. Сейчас мы будем пытаться все это ломать. Проблем много. И это проблемы общие для всей страны, нежели какие-то специфичные, свойственные для того или иного города. Собственно говоря, это и вселяет надежду на то, что те рецепты, которые нашлись в Перми, пригодятся и в других городах.



"Искусство - не лекарство, а боль"

- Марат Александрович, а как вы относитесь к тому, что проявления современного искусства в нашей стране очень часто расцениваются как экстремизм, что художники автоматически переходят в разряд преступников? Свежий пример – воронежская история с арт-группой "Тоталитарная секта "Краденый хлеб", которая за плакат с цитатой Ницше "Бог умер" подверглась репрессиям со стороны милиции.

- Я слышал об этой истории. Представь себе такую ситуацию. Ты пошла в кино и увидела душераздирающую сцену, в которой бандиты расправляются с людьми. Выходишь из зала и видишь актера, которого ты только что видела в роли бандита. И вдруг ты начинаешь кричать: "Преступник!" В кино мы понимаем, что все то, что происходит на экране, – это иллюзорный мир, мир символов. Там отображается жизнь, но это не есть жизнь. Это актер из деревянного пистолетика делает пиф-паф, и, как говорится в комедиях, при съемках этого фильма не погиб ни один кролик. Что же касается современного искусства, то люди еще не научились видеть этой границы, поэтому часто путают пространство художественного жеста и пространство реального поступка. Должно пройти какое-то время, чтобы общество научилось их различать. Ведь с кино поначалу тоже было непросто: если помнишь, когда зрители смотрели фильм "Прибытие поезда", то при виде движущегося состава выбегали из кинозала. Они пугались этого поезда.

Второе – отношение к художнику как к принципиальному аутсайдеру и критику общества в нашей стране не сформировано. И я все время говорю: искусство не лекарство, а боль. Оно фиксирует явления жизни и поэтому может быть неприятным. Смотри: люди, лишенные боли, счастливыми от этого не становятся. Наоборот: человек, потерявший чувствительность, не может понять, горячо или холодно. Он не знает, что такое кипяток: он положил руку – и рука сгорела. Человек, чувствующий боль, руку отдернет. То есть у художника есть функция: проявлять и даже гиперболизировать болезненные явления, которые есть в обществе. А общество все равно злится: "Ой, больно!" Общество требует обезболивающих, а не лекарства, способного вылечить болезни.

- Вообще с этим можно как-то бороться, менять сознание людей?

- Можно. Но в нашей стране это непросто. Гораздо лучше эти процессы приживаются в сытом, здоровом бюргерском обществе. Надо объяснять, но ни в коем случае не надо отказываться от этой функции. Самая хрестоматийная история, которая у нас была, связана с проектом украинского художника Ильи Чичкана "Психодарвинизм". Это была антивоенщина – фотографии обезьян в военной форме разных стран. Почему Илье пришла в голову такая идея? В течение нескольких лет на Арбате рядом с сувенирами торговали боевыми медалями. Никто не возмущался, люди проходили мимо. Рекламировали медали на обезьянке в военном френче. И вот Чичкан взял и привел этого торговца с обезьянкой в галерею. Что произошло? Люди вдруг увидели эту проблему: что боевыми медалями торгуют. Но при этом весь свой праведный гнев направили на Чичкана, а не на торговцев: "Этого художника нужно убить, растерзать, он посягнул на святое". Вот эта абсолютная слепота общества – та проблема, с которой живет художественное сообщество. И пока ты не изменишь сознание людей, пока они не начнут протестовать против торговли, а не против художественного проекта, общество можно считать больным, а не здоровым.

- Собственно, то же самое показала выставка "Запретное искусство". Кстати, как вы сами оцениваете приговор, вынесенный Андрею Ерофееву и Юрию Самодурову?

- С одной стороны, он вроде как милостлив, но не справедлив. Милостлив в том смысле, что кураторов не посадили, хотя часть общества этого хотела, а с другой стороны - не справедлив, потому что они невиновны, там нет места для преступления.

- Ранее вы говорили, что готовы провести в своей галерее повторную выставку "Запретного искусства".

- Я считаю, что ее сейчас нет смысла делать. Ее стоило делать как политический жест в поддержку товарищей, если бы их посадили. Но я сейчас готовлю очень яркую и интересную выставку, чтобы показать, что никто никого не напугал. Что это за выставка, пока останется в секрете.

- Не так давно на Селигере «НАШисты» сделали оскорбительную инсталляцию, где Эдуард Лимонов, правозащитница Людмила Алексеева, журналист Николай Сванидзе и другие видные общественные деятели были представлены в виде фашистских голов, посаженных на кол. Как относиться к этому? Это ведь тоже жест, но совершенно отвратительный…



- Это не искусство, а агитация. Пропаганда. Словом, агитпроп. Очень часто разные сферы искусства берут от искусства что-то и используют его методы и формы. Политики часто используют перфомансы, поэтому относиться к этому как к искусству не надо, хотя по форме этот агитпроп использует искусство. Что касается содержания – вам не нравится, мне не нравится, а кому-то, может быть, и нравится. Меня задел плакат с разведчицей Анной Чепмен, рядом с которой была надпись "русская шпионка", и Валерией Новодворской, которую представили в виде американской шпионки. Якобы первая красавица, а вторая - чудовище. Меня это задело, потому что судить человека по внешности – как минимум неприлично. Тем более, если это женщина. Это, как говорится, ниже пояса.

Когда меня приглашали на Селигер, я сказал, что не могу поехать, потому что это те же самые ребята, которые уничтожали книги Владимира Сорокина. Кроме того, что я люблю его как писателя, это еще мой близкий друг. Поэтому, в каких бы я ни был отношениях с властью, какие бы ни строил совместные проекты, к этим молодым людям я никогда не поеду. Мне возражали: "Это же другие ребята. Они современные. Когда их старшие товарищи сжигали книги Сорокина, им было по 11-12 лет". Но, как показывает время, ничего не изменилось. Эти люди те же. Но я понимаю, что не может быть 10 тысяч злодеев – есть осознанная политика. Это, скорее, инцидент, очень некрасивая история, и здесь нужно призывать не к бойкотированию, а к тому, чтобы остальные 10 тысяч «НАШИстов» сами определились. Если бы эти ребята придумали, как извиниться перед Сорокиным, – даже не за себя, а за предыдущих «НАШИстов», - то это было бы интересно.

- Лично у меня ощущение того, что это малолетние гопники, рвущиеся к административному ресурсу.

- Когда собираются 10 тысяч вместе, то среди них обязательно будут какие-то гопники. Просто, мне кажется, дело не в гопниках, а в начальниках агитлагеря, которые наверняка все это одобрили. То есть, собственно говоря, братья Якименко какими были, такими и остались.

– А вас часто приглашают на «НАШИстские» мероприятия?

– Первый раз. Так как "Культурный альянс" мы делаем совместно с "Единой Россией", то меня пригласили. Я отказался и оказался прав. А вот Толя Осмоловский (московский художник-концептуалист – прим. авт.) поехал… Просто мне не нравится то, что политика используется в контексте искусства.

- Вам наверняка часто задают вопрос о сотрудничестве с "Единой Россией". С одной стороны, вы с правящей партией и властью, с другой – вынуждены защищать маргинальное искусство, которое часто идет против этой власти. Получается, вы находитесь меж двух огней?

– Дело не в огнях. Дело в том, что сотрудничество с властью – это всегда некий набор опасностей: агитпроп, некий госзаказ, лояльность, ангажированность. Для кого-то само существование этих опасностей – это серьезные основания, чтобы с властью не сотрудничать. А мне кажется, что опасность надо осознавать. Но это вовсе не значит, что с ней нельзя работать. Вы же садитесь за руль машины, но знаете, что есть опасность разбиться. Каждый день кто-то разбивается, особенно если дорога скользкая. Но вы все равно садитесь. Если скользкая дорога – просто более аккуратно едете. Моя стратегия – вот такая: надо выбрать дистанцию, другого способа работы с властью я для себя не вижу. Я – человек, для которого реализация является неким фетишем. То есть я хочу реализовывать какие-то проекты и взаимодействую со всеми, кто мне в этом деле помогает, осознавая опасность этого взаимодействия. Во взаимодействии с богатыми людьми тоже есть своя опасность – коммерциализация искусства. Ни с кем не взаимодействовать тоже опасно – тогда искусство будет только маргинальным.

[писатель]

Сообщение от de_sinyaya

"искусство не лекарство, а боль. Оно фиксирует явления жизни и поэтому может быть неприятным"
"То есть у художника есть функция: проявлять и даже гиперболизировать болезненные явления, которые есть в обществе."

Сообщение от de_sinyaya

- Это не искусство, а агитация. Пропаганда. Словом, агитпроп. Очень часто разные сферы искусства берут от искусства что-то и используют его методы и формы. Политики часто используют перфомансы, поэтому относиться к этому как к искусству не надо, хотя по форме этот агитпроп использует искусство. Что касается содержания – вам не нравится, мне не нравится, а кому-то, может быть, и нравится. Меня задел плакат с разведчицей Анной Чепмен, рядом с которой была надпись "русская шпионка", и Валерией Новодворской, которую представили в виде американской шпионки. Якобы первая красавица, а вторая - чудовище. Меня это задело, потому что судить человека по внешности – как минимум неприлично. Тем более, если это женщина. Это, как говорится, ниже пояса.

Даже при беглом прочтении видно противоречие в тексте.

[voronezheccc]

Сообщение от de_sinyaya

Я пытаюсь сфотографировать галериста напротив золотых куполов, которые по задумке должны выглядывать из-за плеча Гельмана. Но по очевидным законам физики ничего не получается: купола остаются сами по себе, а Марат Гельман против света кажется одной сплошной тенью.

Этим все сказано.