Если это ваш первый визит, рекомендуем почитать справку по форуму. Для размещения своих сообщений необходимо зарегистрироваться. Для просмотра сообщений выберите раздел. |
Так всетаки, что такое религия? |
|
Опции темы |
27.01.2010, 23:35 | #1353 |
брэнд
Сообщений: 7,588
Регистрация: 24.03.2007
Не в сети |
После смерти тела исчезнет восприятие этой вселенной, которая существует только через органы чувств. Тело и вселенная - это две стороны одной медали... Восприятие, присутствие останется... Только в этом восприятии не будет тела и не будет вселенной... Кароч: поживем - увидим, доживем (точнее, умрем) - посмотрим...
Это точно... Тока не думай, что здесь ты живая, а после смерти будешь... эээ.. менее живая... Скорее можно сказать наоборот... |
27.01.2010, 23:38 | #1355 |
колдунья
|
|
27.01.2010, 23:39 | #1356 |
*** **й**
|
|
27.01.2010, 23:42 | #1360 |
*** **й**
|
|
27.01.2010, 23:47 | #1363 | |
*** **й**
|
Это и есть основа корней любой религии и архаичного сознания.. Детский дуализм восприятия. Для чего нужно дерево? - Чтобы было на чем сидеть птичкам. Для чего речка? -Чтобы рыбки плавали..
Так рассуждают дети. И некоторые взрослые, увы.. Трудно смириться с мыслью, что вся Вселенная - просто так, правда? Но увы, похоже дело обстоит именно так. Цитата:
|
|
28.01.2010, 02:27 | #1364 | |
Форумец
Сообщений: 1,595
Регистрация: 26.11.2004
Не в сети |
Цитата:
|
|
28.01.2010, 02:30 | #1365 | |
Форумец
Сообщений: 1,595
Регистрация: 26.11.2004
Не в сети |
Эта лучше .
Цитата:
|
|
28.01.2010, 19:49 | #1366 | ||
брэнд
Сообщений: 7,588
Регистрация: 24.03.2007
Не в сети |
Цитата:
Цитата:
Recluse, бля, охуительно... Я этого еще не читал, очень здОрово... Просто восхищен! P.s. После этой цитаты тему можно закрывать, имхо... |
||
29.01.2010, 10:40 | #1367 |
Homo Ludens
Сообщений: 9,785
Регистрация: 01.08.2007
Не в сети |
|
29.01.2010, 18:47 | #1368 |
Форумец
|
|
29.01.2010, 22:26 | #1370 |
колдунья
|
Ну что, мне что ли вам Булгакова процитировать? Ладно, отрывок из "Белой гвардии", наберитесь терпения):
Турбин стал умирать днем двадцать второго декабря. День этот был мутноват, бел и насквозь пронизан отблеском грядущего через два дня Рождества. В особенности этот отблеск чувствовался в блеске паркетного пола в гостиной, натертого совместными усилиями Анюты, Николки и Лариосика, бесшумно шаркавших накануне. Так же веяло Рождеством от переплетиков лампадок, начищенных Анютиными руками. И, наконец, пахло хвоей, и зелень осветила угол у разноцветного Валентина, как бы навеки забытого над открытыми клавишами... Я за сестру... Елена вышла около полудня из двери турбинской комнаты не совсем твердыми шагами и молча прошла через столовую, где в совершенном молчании сидели Карась, Мышлаевский и Лариосик. Ни один из них не шевельнулся при ее проходе, боясь ее лица. Елена закрыла дверь к себе в комнату, а тяжелая портьера тотчас улеглась неподвижно. Мышлаевский шевельнулся. — Вот, — сиплым шепотом промолвил он, — все хорошо сделал командир, а Алешку то неудачно пристроил... Карась и Лариосик ничего к этому не добавили. Лариосик заморгал глазами, и лиловатые тени разлеглись у него на щеках. — Э... черт, — добавил еще Мышлаевский, встал и, покачиваясь, подобрался к двери, потом остановился в нерешительности, повернулся, подмигнул на дверь Елены. — Слушайте, ребята, вы посматривайте... А то... Он потоптался и вышел в книжную, там его шаги замерли. Через некоторое время глухо донесся его голос и еще какие то странные ноющие звуки из Николкиной комнаты. — Плачет, Никол, — отчаянным голосом прошептал Лариосик, вздохнул, на цыпочках подошел к Елениной двери, наклонился к замочной скважине, но ничего не разглядел. Он беспомощно оглянулся на Карася, стал делать ему знаки, беззвучно спрашивать. Карась подошел к двери, помялся, но потом стукнул все таки тихонько несколько раз ногтем в дверь и негромко сказал: — Елена Васильевна, а Елена Васильевна... — Ах, не бойтесь вы, — донесся глуховато Еленин голос из за двери, — не входите. Карась отпрянул, и Лариосик тоже. Они оба вернулись на свои места — на стулья под печкой Саардама — и затихли. Делать Турбиным и тем, кто с Турбиными был тесно и кровно связан, в комнате Алексея было нечего. Там и так стало тесно от трех мужчин. Это были тот золотоглавый медведь, другой, молодой, бритый и стройный, больше похожий на гвардейца, чем на врача, и, наконец, третий, седой профессор. Его искусство открыло ему и турбинской семье нерадостные вести, сразу, как только он появился шестнадцатого декабря. Он все понял и тогда же сказал, что у Турбина тиф. И сразу как то сквозная рана у подмышки левой руки отошла на второй план. Он же час всего назад вышел с Еленой в гостиную и там, на ее упорный вопрос, вопрос не только с языка, но и из сухих глаз и потрескавшихся губ и развитых прядей, сказал, что надежды мало, и добавил, глядя в Еленины глаза глазами очень, очень опытного и всех поэтому жалеющего человека, — «очень мало». Всем хорошо известно и Елене также, что это означает, что надежды вовсе никакой нет и, значит, Турбин умирает. После этого Елена прошла в спальню к брату и долго стояла, глядя ему в лицо, и тут отлично и сама поняла, что значит нет надежды. Не обладая искусством седого и доброго старика, можно было знать, что умирает доктор Алексей Турбин. Он лежал, источая еще жар, но жар уже зыбкий и непрочный, который вот вот упадет. И лицо его уже начало пропускать какие то странные восковые оттенки, и нос его изменился, утончился, и какая то черта безнадежности вырисовывалась именно у горбинки носа, особенно ясно проступившей. Еленины ноги похолодели, и стало ей туманно тоскливо в гнойном камфарном, сытном воздухе спальни. Но это быстро прошло. Что то в груди у Турбина заложило, как камнем, и дышал он с присвистом, через оскаленные зубы притягивая липкую, не влезающую в грудь струю воздуха. Давно уже не было у него сознания, и он не видел и не понимал того, что происходило вокруг него. Елена постояла, посмотрела. Профессор тронул ее за руку и шепнул: — Вы идите, Елена Васильевна, мы сами все будем делать. Елена повиновалась и сейчас же вышла. Но профессор ничего не стал больше делать . Он снял халат, вытер влажными ватными шарами руки и еще раз посмотрел в лицо Турбину. Синеватая тень сгущалась у складок губ и носа. — Безнадежен, — очень тихо сказал иа ухо бритому профессор, — вы, доктор Бродович, оставайтесь возле него. — Камфару? — спросил Бродович шепотом. — Да, да, да. — По шприцу? — Нет, — глянул в окно, подумал, — сразу по три грамма. И чаще. — Он подумал, добавил: — Вы мне протелефонируйте в случае несчастного исхода, — такие слова профессор шептал очень осторожно, чтобы Турбин даже сквозь завесу бреда и тумана не воспринял их, — в клинику. Если же этого не будет, я приеду сейчас же после лекции. ___________ Из года в год, сколько помнили себя Турбины, лампадки зажигались у них двадцать четвертого декабря в сумерки, а вечером дробящимися, теплыми огнями зажигались в гостиной зеленые еловые ветви. Но теперь коварная огнестрельная рана, хрипящий тиф все сбили и спутали, ускорили жизнь и появление света лампадки. Елена, прикрыв дверь в столовую, подошла к тумбочке У кровати, взяла с нее спички, влезла на стул и зажгла огонек в тяжелой цепной лампаде, висящей перед старой иконой в тяжелом окладе. Когда огонек созрел, затеплился, венчик над смуглым лицом Богоматери превратился в золотой, глаза ее стали приветливыми. Голова, наклоненная набок, глядела на Елену. В двух квадратах окон стоял белый декабрьский беззвучный день, а в углу зыбкий язычок огня устроил предпраздничный вечер. Елена слезла со стула, сбросила с плеч платок и опустилась на колени. Она сдвинула край ковра, освободила себе площадь глянцевитого паркета и молча положила первый земной поклон. В столовой прошел Мышлаевский, за ним Николка с поблекшими веками. Они побывали в комнате Турбина. Николка, вернувшись в столовую, сказал собеседникам: — Помирает... — набрал воздуху. — Вот что, — заговорил Мышлаевский, — не позвать ли священника? А, Никол?.. Что ж ему так то, без покаяния... — Лене нужно сказать, — испуганно ответил Николка, — как же без нее? И еще с ней что нибудь сделается... — А что доктор говорит? — спросил Карась. — Да что тут говорить. Говорить более нечего, — просипел Мышлаевский. Они долго тревожно шептались, и слышно было, как вздыхал бледный отуманенный Лариосик. Еще раз ходили к доктору Бродовичу. Тот выглянул в переднюю, закурил папиросу и прошептал, что это агония, что, конечно, священника можно позвать, что ему это безразлично, потому что больной все равно без сознания и ничему это не повредит. — Глухую исповедь?.. Шептались, шептались, но не решились пока звать, а к Елене стучали, она через дверь глухо ответила: «Уйдите пока... я выйду...» И они ушли. Елена с колен исподлобья смотрела на зубчатый венец над почерневшим ликом с ясными глазами и, протягивая руки, говорила шепотом: — Слишком много горя сразу посылаешь, Мать Заступница. Так в один год и кончаешь семью. За что?.. Мать взяла у нас, мужа у меня нет и не будет, это я понимаю. Теперь уж очень ясно понимаю. А теперь и старшего отнимаешь. За что?.. Как мы будем вдвоем с Николом?.. Посмотри, что делается кругом, ты посмотри... Мать заступница, неужто ж не сжалишься?.. Может быть, мы люди и плохие, но за что же так карать то? Она опять поклонилась и жадно коснулась лбом пола перекрестилась и, вновь простирая руки, стала просить: — На Тебя одна надежда, Пречистая Дева. На Тебя. Умоли Сына своего, умоли Господа Бога, чтоб послал чудо... Шепот Елены стал страстным, она сбивалась в словах, но речь ее была непрерывна, шла потоком. Она все чаще припадала к полу, отмахивала головой, чтоб сбить назад выскочившую на глаза из под гребенки прядь. День исчез в квадратах окон, исчез и белый сокол, неслышным прошел плещущий гавот в три часа дня, и совершенно неслышным пришел Тот, к Кому через заступничество смуглой Девы взывала Елена. Он появился рядом у развороченной гробницы, совершенно воскресший, и благостный, и босой. Грудь Елены очень расширилась, на щеках выступили пятна, глаза наполнились светом, переполнились сухим бесслезным плачем. Она лбом и щекой прижалась к полу, потом, всей душою вытягиваясь, стремилась к огоньку, не чувствуя уже жесткого пола под коленями. Огонек разбух, темное лицо, врезанное в венец, явно оживало, а глаза выманивали у Елены все новые и новые слова. Совершенная тишина молчала за дверями и за окнами, день темнел страшно быстро, и еще раз возникло видение — стеклянный свет небесного купола, какие то невиданные, красно желтые песчаные глыбы, масличные деревья, черной вековой тишью и холодом повеял в сердце собор. — Мать Заступница, — бормотала в огне Елена, — Упроси Его. Вон Он! Что же Тебе стоит. Пожалей нас. Пожалей. Идут Твои дни, Твой праздник. Может, что нибудь доброе сделает Он, да и я Тебя умолю за грехи. Пусть Сергей не возвращается... Отымаешь, отымай, но этого смертью не карай... Все мы в крови повинны, но Ты не карай. Не карай. Вон Он, вон Он... вон Он... Огонь стал дробиться, и один цепочный луч протянулся длинно, длинно к самым глазам Елены. Тут безумные ее глаза разглядели, что губы на лике, окаймленном золотой косынкой, расклеились, а глаза стали такие невиданные, что страх и пьяная радость разорвали ей сердце, она сникла к полу и больше не поднималась. ___________ По всей квартире сухим ветром пронеслась тревога, на цыпочках через столовую пробежал кто то. Еще кто то поцарапался в дверь, возник шепот: «Елена... Елена... Елена...» Елена, вытирая тылом ладони холодный скользкий лоб, отбрасывая прядь, поднялась, глядя перед собой слепо, как дикарка, не глядя больше в сияющий угол, с совершенно стальным сердцем прошла к двери. Та, не дождавшись разрешения, распахнулась сама собой, и Никол предстал в обрамлении портьеры. Николкины глаза выпятились на Елену в ужасе, ему не хватало воздуху. — Ты знаешь, Елена... ты не бойся... не бойся... иди туда... кажется... ___________ Доктор Алексей Турбин, восковой, как ломаная, мятая в потных руках свеча, выбросив из под одеяла костистые руки с нестрижеными ногтями, лежал, задрав кверху острый подбородок. Тело его оплывало липким потом, а высохшая скользкая грудь вздымалась в прорезах рубахи. Он свел голову книзу, уперся подбородком в грудину, расцепил пожелтевшие зубы, приоткрыл глаза. В них еще колыхалась рваная завеса тумана и бреда, но уже в клочьях черного глянул свет. Очень слабым голосом, сиплым и тонким, он сказал: — Кризис, Бродович. Что... выживу?.. А га? Карась в трясущихся руках держал лампу, и она освещала вдавленную постель и комья простынь с серыми тенями в складках. Бритый врач не совсем верной рукой сдавил в щипок остатки мяса, вкалывая в руку Турбину иглу маленького шприца. Мелкие капельки выступили у врача на лбу. Он был взволнован и потрясен. |
30.01.2010, 17:18 | #1376 | |
*** **й**
|
Цитата:
Происходят два события - доктор колет тяжелобольному камфару, и тому через некоторое время становится лучше.. В это время его сестра молится вымышленным сверхъестественным существам из сборника иудейских притч.. Кто вам сказал, что между двумя этими событиями есть причинно-следственная связь??? Если я чихну, а у соседа в это время перегорит лампочка - значит я своим чихом ее и сжег, да? |
|
30.01.2010, 17:28 | #1378 |
*** **й**
|
О как!!! А Вы в курсе, что даже Ватикан признал теорию эволюции? А англиканская церковь сделала это раньше..
http://www.newsru.com/world/11feb2009/darwin.html Гуманитарии - они такие... Чтение художественной литературы безусловно занятие более легкое и увлекательное, чем изучение законов физики, согласен. |
30.01.2010, 17:35 | #1380 |
*** **й**
|
|